Дети богов

сердце, я понял. Я не умру. Я не умру, я стану частицей, мельчайшей клеточкой, волоском пищеварительного тракта этой ненасытной твари. Я буду жить вечно, и вечно сосать, грызть, переваривать и испражняться, я буду вечно мучиться голодом и жаждой, не знающими утоления. Я буду…

Я не мог даже вспомнить собственного имени.

Вокруг резко потемнело.

Кольца сжались сильнее.

Кажется, я закричал.

Имя.

У меня ведь было имя.

И слово пришло. Оно не было моим именем, но я прохрипел в нависшую надо мной белесую прорву: «Иамен».

— Что?

— Иамен.

День второй, позже

Мы ехали по каменистой равнине, протянувшейся рыжевато?серым платом — от горизонта до горизонта. Рыжей была земля. Серой была трава. Над равниной катились вереницы малиново?бурых закатных облаков.

— Здесь что, никогда не темнеет?

— Если очень захотите, потемнеет. А зачем вам? У вас же, Ингве, боязнь темноты.

— Посидели бы вы в том карцере…

Иамен, кажется, усмехнулся: созерцая лишь его коротко стриженый затылок, наверняка сказать я не мог.

— Ингве, вы еще не поняли? Я сижу в этом карцере всегда.

— Что?то я вас там не заметил.

Разговаривать, обращаясь к плечам и затылку собеседника, оказалось удивительно неудобно.

— Если бы меня там не было, вас бы попросту сожрали.

— Вы что, и вправду с Эрликом перевертыши?

— Смотря что вы называете «перевертышем».

Я подумал.

— Вот Гармовой. Снаружи у него человек. Внутри волк. Он выворачивается наизнанку. И вы…

Он кивнул лошадиной гриве.

— У нас с папашей посложнее, но да… Примерно так.

День первый

— …Иамен!

Сначала ничего не изменилось. Потом червь исчез, пропал заодно с солнечным светом и садом. Оба моих глаза: и мертвый левый, и живой правый — увидели, как проступает седина в волосах стоящего надо мной человека. Темнеет радужка глаза. Зрачки его расширились…

И с криком отвращения некромант выдернул руку из моей груди.

— Меня зовут Ингве, сын Драупнира, сына Дьюрина, — сообщил я себе самому — или серому миру вокруг, или некроманту.

— Будем знакомы, — мрачно ответил Иамен, не сводя взгляда с собственной ладони.

Пальцы у него сплошь были измазаны липким и красным. Подняв голову, некромант огляделся — выражение отвращения у него при этом с лица не сходило. Оно и понятно. Стол с остатками червивой трапезы кого угодно смутил бы.

— Как?то мне хреново, Иамен, — пожаловался я. — Холодно. И почти ничего не видно.

Он обернулся ко мне.

— Ингве, у вас в груди здоровенная дыра. Вы умираете.

— А здесь можно умереть?

— Умереть везде можно.

— И то хорошо.

Я хмыкнул. Он нахмурился.

— Вы нашли что?то смешное в своем положении?

— Да нет. Просто не ожидал, что вы будете последним, кого я увижу в жизни. Без обид, но вы, Иамен — не самый очевидный выбор.

Некромант присел на скамью рядом с мечом — туда, где еще так недавно восседал его отец.

— А кого бы вам хотелось сейчас увидеть?

Я подумал. И понял, что никого. Какая жопа…

Становилось все темнее. Боль в груди меня почти уже не донимала, и только вот эта темнота… Опять, Хель, ну почему же вечно меня заносит в какой?то мрак? Я пошевелил губами, понял, что еще могу говорить, и ответил:

— Мне хотелось бы, чтобы светило солнце.

День второй, позже

Я не мог понять, с чего меня так колбасит. Казалось бы, после тесной кутузки ехать и радоваться бескрайней равнине. Я не радовался. Равнина почему?то казалась мне воплощением той самой прорвы, куда я чуть не угодил. Куда все проваливается и проваливается…

Иамен потянул за повод. Кляча остановилась. Он обернулся ко мне и недовольно сказал:

— Кончайте заниматься творением лишних сущностей, иначе мы никогда не доедем.

— Чем?

— На кой вы пытаетесь заполнить окружающее пространство всякой дрянью? Я же говорил — нам надо спешить. Или не терпится опять повстречаться с моим папашей?

— Проверьте катану.

Он вытащил катану из ножен на поясе. Ржавчина поднялась по серебряной стороне чуть более, чем на четверть.

Когда я снова взглянул на равнину, то обнаружил, что местность изменилась. Мы ехали по мощеной улице средневекового города. Дико воняло отбросами, гнилым мясом и кошками. По бокам почти вплотную сходились грязные стены домов. Нашу улицу пересекала другая, и по ней двигалась мрачного вида процессия. Факельщики. Солдаты. За ними повозка. На повозке торчали два столба, и к ним за руки привязаны были две тощие патлатые женщины в саванах, обритые наголо. Там же стояли священник и палач. Палач как раз натягивал на голову одной из женщин желтый бумажный колпак.

Рядом присвистнул Иамен.

— Ну все, Ингве, вы доигрались.

День первый

Умирать оказалось темно.

Я напряг зрение, пытаясь увидеть хоть что?нибудь сквозь сгущающуюся пелену. Увидел. Все того же некроманта.

Выражение его глаз было непередаваемым, дикая смесь: сожаление, гнев, растерянность,