уже капитан первого ранга, рассчитывал, что его предложение о поисках советского кабеля подводной связи представит исключительный интерес для Хейга. Тот доложит о нем Киссинджеру, а советник президента по национальной безопасности с удовольствием расскажет обо всем Никсону. Бредли больше ни с кем не хотел делиться о своих намерениях, пока не будет разработан четкий план действий. Он известил только тех, кому было абсолютно необходимо это знать – командующего Тихоокеанским флотом и Харлфингера, начальника военно-морской разведки.
По существующим правилам Бредли должен был представлять свой план «комитету 40» под председательством Киссинджера. В составе этого комитета были высшие чиновники государственной безопасности, включая председателя объединенного комитета начальников штабов и директора ЦРУ. Задача комитета заключалась в том, чтобы оценивать все секретные зарубежные операции, начиная с проникновения ЦРУ в страны третьего мира и кончая сверхсекретными акциями по подслушиванию Кремля. Предыдущие президенты тоже имели подобные комитеты. А после инцидента с «Пуэбло» рутинные операции, такие как набеги подлодок в советские прибрежные воды или разведывательные полеты самолетов, включались в ежемесячный список для рассмотрения комитетом. Члены комитета проводили заключительный обзор, после чего ставили на бумаге свою пометку «Одобрено».
Но более опасные операции, такие как план перехвата важнейшей советской линии связи, подлежал более детальному обсуждению, в ходе которого операция должна была пройти главный из тестов: стоит ли риска потенциальная выгода? А самые рискованные операции должны представляться президенту страны для окончательного утверждения. Основная работа «Комитета 40» заключалась в том, чтобы обеспечить тест на здравый смысл, отсечь все лишнее, что зачастую диктуется лишь азартным стремлением к сбору сенсационной информации. Короче говоря, этот комитет был органом надзора, предназначенным быть выше местнических интересов, соперничества между ведомствами, диктаторских замашек и неизменного соблазна авантюр всех видов, от храбрости до глупости.
Но этот идеал зачастую оказывался не более чем благим пожеланием. Комитет почти никогда не отказывал в одобрении какой-либо операции. И разведывательные ведомства и вооруженные силы знали, что они могли обойти остальных членов комитета, если им удавалось согласовать вопрос с Киссинджером, который по своему усмотрению мог использовать комитет или игнорировать его. Иногда лично одобрив операцию, он проводил голосование комитета по телефону, закулисным путем. А то и вообще не считал нужным это делать.
Киссинджер дал всем понять, что лично займется вопросом подслушивания. Это устраивало Бредли и Харлфингера, которые тогда, весной 1971 года, были очень довольны освобождением от формальных слушаний в «Комитете 40». Им было нетрудно представить, как бы выглядели эти слушания: «Где вы видели эти знаки?», «Вы сказали на Миссисипи?», «Итак, капитан первого ранга Бредли, вы говорите, что вам пришло все это в голову, когда вы в одиночестве сидели в своем кабинете в 3 часа ночи?», «А не злоупотребили ли вы виски накануне вечером?» Естественно, освобождение от столь тягостной процедуры было большим счастьем для Бредли.
С советской точки зрения, любое вторжение в Охотское море было совершенно незаконным. Хотя США считали значительную часть этого моря международными водами. А поиск знаков на советском побережье обязательно будет проходить в международно-признанной трехмильной зоне территориальных вод, и проникновение туда «Халибат» будет расценено как нарушение суверенитета Советского Союза.
Бредли надеялся, что Киссинджер не обратит внимания на то, что момент для проведения столь рискованной операции выбрано не самой лучший. Ведь «Халибат» будет нарушать советский суверенитет именно в то время, когда президент Никсон напялил на себя тогу миротворца. Президент США выступил по национальному телевидению с заявлением о том, что он лично спас заходившие в тупик переговоры о контроле над вооружениями, вступив в секретную переписку с генеральным секретарем ЦК КПСС Леонидом Брежневым. С учетом всего этого Бредли шел на доклад к Хейгу с большими опасениями. Как можно короче он обрисовал Хейгу план операции по поиску кабеля. «Если мы найдем его, мы сумеем найти и возможность прослушивать», – заверил Бредли Хейга. – Кроме того, стоит и второстепенная задача – поиск фрагментов нового типа советских крылатых ракет. Они установлены на советских подлодках, ведущих наблюдение за американскими авианосцами.
Хейг не задал ни одного вопроса, не сделал никакого предупреждения об осторожности. Он даже не удосужился представить Бредли Киссинджеру. Вместо этого коротко сказал: «Держите нас в курсе операции».
Бредли понял, что получил полное официальное одобрение, которое и требовалось. Несомненно, Хейг проинформирует Киссинджера. Получилось, что самый рискованный план ВМС оказался одобренным самым простым способом. «Халибат» направлялась в Охотское море.
К концу лета 1971 года переоборудование «Халибат» было почти завершено. В дополнение к огромному горбу («пещера летучих мышей»), который в свое время вдохновил на «превращение ее в лодку так называемого специального проекта», к ней добавили еще бугор для секретного, очень важного оборудования, остроумно скрытого на верхней палубе.
Заголовки в местной газете объявили о завершении установки дополнительного приспособления, особо выделив тот факт, что ВМС сняли завесу секретности, окружавшую «Халибат». Газеты писали, что теперь «Халибат» будет маткой для первого после гибели «Трешер» спасательного глубоководного аппарата. Фактически этот «бугор» вовсе не был глубоководным спасательным аппаратом. Он являлся декомпрессионной, шлюзовой камерой для водолазов. Ее приварили в том месте, где водолазы начнут дышать газовой смесью, разработанной в морской лаборатории («Sea Lab»). И именно в этой шлюзовой камере они будут готовиться к выходу на работу под водой.
В эти последние недели перед выходом «Халибат» офицеры отдела Бредли начали наносить анонимные визиты на судоверфь Маре-Айленд. Большинство экипажа «Халибат» знало их просто как людей из Вашингтона. Так их представлял экипажу командир лодки Макниш.
Даже в последние дни перед выходом в направлении Охотского моря, в октябре 1971 года, экипаж не знал почти ничего о месте назначения. Было известно только, что лодка выходит в море на 3 месяца. Рядовые подводники, как всегда перед дальним походом, с особым усердием заполняли бары в окрестностях Сан-Франциско. Некоторые из них лишь несколько месяцев назад отпраздновали окончание средней школы. Другие были опытными старшинами, ветеранами зловонных дизельных подлодок или первых атомных лодок. Вместе они проводили свою последнюю ночь на берегу, в районе, где сильно пьяный моряк отнюдь не был редкостью.
В присутствии своих жен и подруг, наблюдавших за происходящим, они упивались в баре до чертиков. Пили до тех пор, пока не начинали сбрасывать с себя одежду и голыми танцевать на столах в баре «Лошадь и корова». Этот бар был излюбленным местом, которое между собой они называли «Уинни и Муу». Полутемные комнаты, стены увешаны фотоснимками подводных лодок, частенько звучал клаксон, предварявший очередную порцию спиртного. Повсюду валялись украденные с подводных лодок предметы оборудования: шкафчики подводников, значки, тарелки, официальные вымпелы, часть корпуса торпеды, якорь. Если бы все это увидели военно-морские контрразведчики, они могли прийти в ужас.
По– видимому, Шноркель Пэтти тоже находилась там: она всегда присутствовала на этих прощальных
