мучительнейшая, поэтому и бургунды, и тевтоны, и даже англичане добирали последние крохи бранного веселья повсюду, где хоть кто-то еще шевелился. Благородный д’Эмбекур спас от расправы десяток знакомых дворян, но большего сделать был не в состоянии. Вышло едва ли не хуже, чем намедни со швейцарцами.
Псы святого Доминика отыскали Карла только когда поле почти полностью обезлюдело. Встрече были рады все: и трое посланников, и отчаявшийся было экс-герцог Бургундский.
Ты уже уходишь? Не уходи, а? Проси, не проси… И не скажешь, что вот, мог бы мой герцог и выжить. Не скажешь, потому что жизнь моего герцога была написана маслом, а не напшикана баллончиком с краской, она не под трафарет. Поэтому другой трафарет не приложишь, то есть если погиб – значит все, значит реквием, ломать руки, глагол «плакать» доходчиво спрягается. Моего солярного герцога больше не будет, и это теперь осязаемо, это чувствуется, особенно пятого января, если этот день приходится на воскресенье. И для предательства в мире нет более таких кандидатур. И мое вожделение осиротело летит паутинкой. Можно ненароком не узнать себя в зеркале, такое растерянное лицо. Между тем, это очень распространенное имя – Карл. Но это уже не то, это уже не имя, а просто ничейные звуки, как чудодейственная мантра, размноженная на ксероксе. Есть даже скороговорка про кораллы и кларнет, где имя уцелело, но и здесь оно не звучит, потому что он умер, а его имя огрубело, сникло без его мелодии и без его полынного запаха, это горько, но, с другой стороны, а что же вы хотели?..
Эпилог
Четверо солдатиков варят суп, и один из них, в широком барском плаще с капюшоном, напевает привальную песню, заменяя забытые слова на «ла-ла-ла». Другие от скуки подтягивают. Это дезертиры. Сгорбившись, они сидят перед дымливым костерком. Каждый из них держит в руках конец суровой нитки, другой конец нитки скрыт супным туманом. Там, в котелке, на привязи четыре кусочка хлеба. Когда суп будет готов, каждый выудит свой вклад. Это как бы на второе. А суп по очереди выпьют, когда остынет и, о Боже, они даже не знают эту новость, потому что уклонились еще утром, до начала холокоста. Но все же лица у всей четверки траурные, веки припухшие, в глазах разлагается мертвечина свежих впечатлений. Черная дубрава вокруг представляется не то мрачным колдовством, объятием Кали, [359] не то декором зловещего офорта «Четверо в ночи». В костре недовольно шипят мокрые дрова, и каждый угрызается над собственным малодушием и подумывает над тем, чтобы снова пристать к своим. Как вдруг проливной дождь прибил к земле дымные хвосты костра, а суп, естественно, остыл и стал еще жиже. Бургундская привальная оборвалась на припеве. Солист подскочил к котлу и накрыл его, словно наседка крыльями, своим плащом. Ему повезет – он возвратится в родную мызу, доживет до Мафусаиловых лет и станет автором одного документа:
Примечания
1
2
3
4
язык тела (
5
6
7
Источник: Алоизиюс Бертран, «Гаспар из тьмы».
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21