полумесяцем в центре гавани. Смотреть на охваченный пламенем флот, который доставил их сюда и без которого было невозможно вернуться домой, было страшно. Но еще страшнее были галеасы турок, которые входили в гавань двумя кильватерными колоннами – черные левиафаны, окутанные паром, огражденные от огня сурами Корана и морской водой, что струилась по крутым бортам кораблей трудами греческих невольников.
Если бы не молитвы Жермона д’Авье, несгибаемая воля тишайшего д’Эмбекура, угрозы Гуго Плантагенета и уговоры де Монтегю, войско крестоносцев прекратило бы свое существование, рассыпавшись стадом насмерть перепуганных баранов.
Йыргылман-паша вглядывался в ряды крестоносцев и не мог понять, отчего это скопище высокородных извращенцев, городского сброда и сельских алкоголиков остается на месте, сомкнув щиты и развернув знамена. Отчего, ведь их корабли сожжены, с ними больше нет кондотьеров, а от Прыжка Тристана просигналили: «Бургунд мертв»? Или, может, брешут языкатые язычники? (Все, кто почитают Святую Троицу, да еще и Богоматерь, были для подкованного в богословии Йыргылман-паши, натурально, язычниками.)
Он еще раз внимательно вгляделся в крестоносный строй. Бургунды стояли в самом центре и выделялись на фоне прочих свежайшей позолотой щитов и унифицированной экипировкой пехотинцев. Да, их предводитель нашел сегодня свою смерть, это однозначно, иначе откуда бы взялись на рыцарских копьях черные ленточки, а на всех щитах – надпись «Charles», жирно выведенная сажей?
Перегруженный людьми и припасами корабль Йыргылман-паши резко остановился. Днище плотоядно хрустнуло. До берега оставалось около полусотни саженей. Остальные галеасы, один за другим, налетали вслед за флагманом на подводную каменную гряду, обустроенную некогда обстоятельными госпитальерами.
«Аллах акбар!» – пропищал скопческим голоском Йыргылман-паша, беглербек[154] Азии, и из галеасов посыпалась в воду разноплеменная голь, сиречь янычары.
Муслы сразу же оказались в двусмысленном положении. Назад было нельзя, ибо каждый корабль имел свой крошечный трибунал в составе военного следователя, писаря и палача, причем даже в лучшие времена эти кадры без работы не сидели. А впереди была порядочная глубина и злые английские лучники, которые наконец получили разрешение стрелять.
Счетчик турецких потерь сорвался с места и закрутился так, что цифирки слились перед глазами Йыргылман-паши в мутную серую полоску.
Как и рядовые янычары, Йыргылман-паша чувствовал на своих шейных позвонках взгляд военного прокурора Азии, который, конечно, в поход не пошел, а пребывал сейчас в Дамаске и лопал кишмиш любовных утех вместе с женой и пятью наложницами. Взгляд у прокурора был тяжелый, многообещающий. Это заставило Йыргылман-пашу проявить чудесную предприимчивость.
В воду полетели срубленные мачты, палубные доски, бочки и даже скатанные паруса. Вкупе с утонувшими янычарами эти дрова образовали дамбы, мостки, плавающие острова и неподвижные рифы. Так десант худо-бедно достиг мест, где можно было стоять по грудь в воде.
Началась рукопашная.
Если бы у крестоносцев был лишний батальон лучников, если бы турок не было вчетверо больше, если бы новые галеасы перестали входить в гавань и впрыскивать свежую кровь в гоголь-моголь имени Гога и Магога, если бы Йыргылман-паша не полез лично в драку – избиение мусульман случилось бы еще до заката.
А так турки наседали.
Пробитый пикой насквозь, упал на землю барон де Монтегю. Вслед за ним рухнул главный бургундский штандарт.
Томас Ротерхем, предводитель португальцев, был оглушен палицей и иссечен ятаганами.
Маршал д’Эмбекур выпал из седла, вывихнул правую руку и выбыл из боя.
Жануарий Страсти Христовы дрался дубиной и боевым цепом, поскольку не мог позволить себе большего, но даже и без кровопролития он на третий час битвы ощутил сокрушительную боль в висках и ушел врачевать д’Эмбекура.
Жермон д’Авье сменил пять щитов, у него подкашивались ноги, от крови его белый плащ стал багряным, а багряный крест – черным.
Лучники истратили все стрелы, не выдержали рукопашной и ударились в бегство. Молодой янычар, скривившись на манер Брюса Уиллиса, вытащил английскую стрелу из своей голени, подобрал английский лук и застрелил бегущего Гуго Плантагенета в спину.
Янычары прорвали строй крестоносцев прямо напротив открытых ворот и бросились к крепости. Впереди всех мчался Йыргылман-паша. Бой за берег был проигран и теперь начиналась катастрофа – госпитальеры и бургунды были окружены и отрезаны от ворот. Им оставалось либо дать стрекача и погибнуть с позором, либо остаться на месте и погибнуть с честью.
«Еще полчаса – и здесь не останется ни одного язычника, – думал Йыргылман-паша, перед глазами которого пригласительно темнел зев родосской крепости. – Еще полчаса – и отдохну, уф-ф».
В воротах появились люди. Двое – верхом, остальные – пешие, в легких нагрудниках, но с мечами невиданных размеров. Это была швейцарская гвардия.
На одном всаднике поверх доспехов был надет пестрый наряд в сугубо бургундском духе, другой был в трауре по поводу собственной трагической гибели. Лицо одного было скрыто лягушачьемордым армэ, лицо второго беззащитно белело. А над светлой полосой его высокого лба, охватывая темные волосы, сожранные полумраком ворот, словно бы парила в воздухе ажурная корона повелителя ромеев и турок. Значит и его, Йыргылман-паши, повелителя.
Когда Карл, граф Шароле, убивал беглербека Азии, тот не знал что и думать.
