– Я сомневаюсь, что тебя станут искать за порогом Аида, – заметил Угорь и поглядел на меня со значением.
– Ты… можешь устроить так… чтобы я… временно… умер?
– Ну нет, это слишком. Мой патрон, – Угорь опасливо глянул в звездное небо, что просвечивало через дымоходную дыру в шатре, – может рассердиться. С ним вообще лучше не шутить. Но… когда свирепые степняки повлекут поэта Назона на крюке через лед Истра на нашу сторону, твои соплеменники будут уверены: следующей переправой для тебя станет переправа через Стикс.
– Мои соплеменники?
– Когда Истр замерзнет, я приду к Назону в гости. Но я приду не один. Со мной будет тысчонка-другая подопечных… Не перечь, даже если тебе не понравится мой план, мы придем все равно – зимой нам, сарматам, дома не сидится. Грабежа душа просит, разбоя. Желательно – с отягчающими обстоятельствами, или как там говорит ваше хваленое римское право.
– А я?
– Ты просто выйдешь мне навстречу. В кольчуге и с мечом наголо.
IV
Назон плывет домой
Остаток зимы и начало весны я провел в гостях у Филолая (Угрем я теперь называл его в основном при посторонних). Напишу, пожалуй, «в обществе Филолая», хотя это будет правдой лишь наполовину. Сейчас объясню.
После разорения земель, прилежащих к Томам, во время которого поэт Назон «был дерзко похищен и, вероятно, зверски умерщвлен» (из отчета архонтов города Томы), сарматы действительно двинулись дальше на юг, как и обещали.
Но не все сарматы. Крохотный отряд, состоявший из Филолая, его доверенного слуги Луга, дюжины всадников-телохранителей и поэта Назона, повернул назад – в столицу сарматов, ту самую, где я уже поневоле погостил.
Спустя неделю – дни в ней различались в основном глубиной преодолеваемых нами сугробов – я очутился в знакомом шатре, покрытом рысьими шкурами. Разве что количество шкур утроилось. Ведь морозы!
Филолай собственноручно устроил для меня теплое ложе, рядом со своим. Более того: приказал доставить для меня… стол и стул. Мебель была дорогой, даже шикарной. Но изысканная красота ее, тем более кричащая, что стояла она на земляном полу, покрытом хвоей, меня не обрадовала, от нее почти физически пахло прошлым, насилием, жутью. Так и видел я умилительную, меблированную по последнему слову греческую виллу, – одну такую дали за Фабией в приданое – изувеченной и оскверненной пришлыми разбойниками-варварами…
– Ты думаешь, стул этот кровью невинных полит? – тотчас поинтересовался чуткий Филолай.
– Думаю.
– А что, если полит? Ты сидеть на нем не станешь?
– Стану, ведь больше не на чем, – сказал я угрюмо.
– Не переживай. Это моя мебель. Я купил ее для себя, когда стал Угрем. Заплатил большие деньги. Я думал, буду иногда писать как культурный человек. Думал, что понадобится…
– Не пишешь?
– Не пишу, незачем. Но видишь – мебель мне все-таки понадобилась, чтобы произвести на тебя впечатление! – Филолай улыбнулся.
Мы как будто с ним и не расставались. Всякий разговор, который мы вели, казалось мне, был лишь продолжением разговора, уже начатого раньше – летом, или в жизни прежней, как учит нас Пифагор, не суть… Словом, я, большой любитель тосковать по всякому поводу, в первый же день после своего похищения опечалился от мысли, что ведь Филолая в Рим с собой не заберешь…
– Пока ты там в Томах с мечом упражнялся, я все для тебя разузнал, – сообщил мне он. – В начале мая один купец будет через наши места в Херсонес Таврический плыть. Поплывешь с ним.
– Постой-ка… Но ведь Херсонес Таврический – в Таврии?
– Так.
– Но ведь это совсем в другую сторону?!
– Не вижу других вариантов, Назон…
– А что в Херсонесе?
– Там живет мой брат Хрисипп. Он зерноторговец. Преуспевающий. Снаряжает суда. Обратишься к нему. Он поможет тебе добраться до Рима.
– А сколько это будет стоить? Ну приблизительно?
– Постарайся в любом случае не давать ему денег. Даже если он попросит у тебя гроши.
– Почему?
– Иногда нужно делать кое-что задаром. Служить бесплатно. Этого мой брат не понимает, думает, это только на жрецов распространяется, а на купцов – нет. Ну невдомек ему, что зерноторговец – это жрец зерноторговли, точно так же, как я – жрец Бога Смерти, а ты – поэзии. Но так как я желаю ему добра, то считаю своим долгом устраивать ему возможности побыть хорошим жрецом зерноторговли. Не хочется мне видеть его на дне моря раньше времени. Не перечь. Мне виднее.
– А ты, оказывается, добрый человек, Филолай.
– С чего ты взял?
– Ну… Вот, допустим, тот случай, зимой… Когда твои люди меня и царских вояк окружили… Ведь вы могли их всех перебить, оставить в живых только меня. Благо, отличить меня от фракийцев просто – по отсутствию бороды. Но ты пощадил ребят… Я оценил это. Честное слово! О брате вот заботишься своем… Потому и говорю я, что ты добрый человек.
– Это ты добрый человек, Назон. Тогда, возле Макуны, я тебя постеснялся. Подумал, если позволю устроить резню, стану тебе противен. Так что себя благодари.
Итак, из Трансистрии – в Херсонес Таврический. Из Херсонеса Таврического в Синоп, из Синопа в Византий, из Византия в Пирей, из Пирея в Брундизий, из Брундизия в Остию, из Остии в Рим.
Невероятное путешествие с неопределенным исходом. Гигантские расстояния казались почти столь же непреодолимыми, как если бы я направился в Британию через Индию. И все же душа моя пела. Унылые лица гетов? Нет! Скучные Томы? Никогда больше!
Купец, о котором говорил Угорь, оказался армянином по имени Артак. Повстречался я с ним и его людьми в начале мая в устье Гипаниса – полноводной реки, верховья которой, как меня уверяли, находились едва ли не в землях свебов.
Большинство спутников Артака, к моему ужасу, оказались германцами. Остальные были колхами, что, согласимся, немногим легче.
Караван Артака спустился по Гипанису с севера на двух угловатых, неказистых, но очень крепких либурнах. Везли меха неведомых мне зверей, везли янтарь и громадные ножевидные кости, которые отчего-то именовали «усами» некоей рыбы. Причем, по уверениям германцев, рыба эта достигала ста локтей в длину и водилась в «ледяном океане».
Узнав, что я римлянин (а скрыть это было возможно, только полностью одичав), германцы, однако, не схватились за ножи, а, наоборот, обрадовались как дети. Навалились на меня с расспросами и, пользуясь услугами раба-толмача, пытали битых три часа.
«А правда, что в Риме есть такие дома, где люди живут над головой у других людей? А над ними еще другие люди, и еще, и так в десять слоев?»
«А вот, говорят, у вас не только улицы мощены золотом, но на золотых деревьях сидят золотые птицы и гадят золотым песком?»
«Рассказывают, что римляне делают такие деревянные кресты, которые силой колдовства выбрасывают стрелы из цельного соснового ствола и стрелы эти пробивают насквозь скалу! Ты такой крест видал когда- нибудь?»
Также были и практические вопросы.
«Легко ли получить римское гражданство?»
