– Погибла? – невпопад переспросила Таня.
– Да. Еще зимой. Она была офицером Конкордии.
– Конкордии?
– Да. Но если бы она была нашим, русским офицером, я все равно сказал бы вам то, что сказал. Можно я буду вульгарен?
– Да.
– Вы меня любите?
– Да… – после долгой паузы ответила Таня. – Только… что в этом вульгарного?
– Вульгарна сама постановка вопроса. Само желание все побыстрее выяснить, как будто это сделка, нечто вроде купли-продажи.
– Допустим. И… что?
– Если вы меня любите, выходите за меня замуж. Пожалуйста. Умоляю.
– Что… сейчас?
– Нет. Потом. Когда объяснитесь со своим женихом. Я все знаю. Папа мне, как всегда, все доложил, еще в Городе Полковников.
– Извините, Александр… Но мне хотелось бы знать, что именно вам доложил… ваш папа?
– Ну как – что? Что у вас есть жених, ваш коллега, археолог. И что вы собираетесь с ним, ну… расписаться. Как-то так…
– Я ему соврала.
– Что?
– Соврала вашему замечательному папе.
– Соврали? Вы? Чтобы он к вам… не приставал?
– Нет. Чтобы… он не увидел, что я в вас… влюбилась с первого взгляда.
– Ничего себе! – Мое лицо запылало. Кровь прилила к голове.
– Да. Когда вы отошли в сторонку с этим американским пилотом… ваш папа мне сказал, что у вас есть невеста. Мне стало обидно, до слез обидно, до истерики прямо. Хоть криком кричи. Мне в первую же секунду показалось, что мы с вами… в общем, что вся моя жизнь была только репетицией. Встречи. С вами. Александр.
– Может, перейдем на «ты»?
– Нет. Не надо. Я уже привыкла. И потом… Когда вы мне снитесь… или когда я мысленно с вами разговариваю… я уже давно говорю вам «ты».
– Я тоже…
– Скажите, у вас правда нет невесты?
– Нет, Таня.
– Господи… Как же я переживала, когда у вас в комнате, помните, еще в Городе Полковников, в общежитии, увидела ее фотографию! – всплеснула руками Таня. – У нее был такой изысканный разрез глаз, такие дивные волосы, как у актрисы. И я представила тогда как, должно быть, глубоко и преданно любит вас эта прекрасная незнакомка! Конкордианские женщины – они ведь действительно умеют любить. По сравнению с нашими, земными, для которых самое важное в жизни – это они сами, карьера или в крайнем случае дети, но никогда не сама любовь.
«А ведь в чем-то главном она права», – подумал я и вспомнил Риши. Однако не ко двору была Риши. Не ко двору.
– Таня, послушайте меня. Насчет общежития. То была не моя комната. В той комнате не было ни одной моей вещи. Не считая, конечно, одежды, – поспешно уточнил я. – И на той фотографии была изображена не Исса, моя невеста… покойная невеста, а жена лейтенанта Юхтиса, хозяина той комнаты. Кажется, ее звали Люда. Но я не уверен…
– Значит, это я все нафантазировала? – спросила Таня, хлопая мокрыми ресницами.
Я кивнул.
– Права была Тамила, когда говорила, что мне нужно… крепче стоять на земле! – печально усмехнулась Таня.
– А ваша Тамила… Она ничего не говорила вам обо мне? Ну, о том, что нужно… выйти за меня замуж? – с робкой надеждой в голосе спросил я.
И в этот момент, как и положено в старых авантюрных романах, со страниц которых как будто был списан наш безумный диалог и украдены наши нелепейшие, страннейшие недоразумения, из-за скособоченного катаклизмом угла ближайшего курятника показались фигуры возвращающихся товарищей.
Озабоченный Индрик, напряженный Борзунков, красный Перемолот, мрачно бубнящий Лехин, хлыщеватый Терен (Бертольд, как всегда, плелся последним). Все они казались злыми и усталыми.
Вот так всегда! Сейчас нас с Таней вновь захватит водоворот событий, в котором уже не будет места для доверительных нежных разговоров. Нам вновь придется стать бесполыми, наша застенчивость заставит нас держаться на расстоянии друг от друга и все время следить, бдительно и зорко, чтобы лишний раз любимого существа не коснуться. Индрик что-нибудь такое пошутит и с той секунды мы вновь будем служить той самой Идее, ради которой и я, и Таня были готовы отдать свои жизни.
– Скорее же, пообещайте мне, Таня, – прошептал я, ловя в ее обеспокоенном взгляде проблески того редчайшего света, который освещал ее лицо всего минуту назад, – что выйдете за меня замуж.
– Я подумаю, Александр, – сказала Таня нарочито громко.
Спустя полтора часа мы вышли к столице манихеев.
Признаюсь сразу – изумление мое не знало предела. И это не красивые слова.
Да, когда я впервые увидел Хосров, я тоже был поражен до глубины души. Я чувствовал себя чуть ли не единственным русским, которому повезло увидеть
А еще по мощи своего воздействия созерцание возвышающегося впереди Большого Гнезда напоминало мое первое посещение Москвы, когда я, семилетний, вдруг почувствовал, стоя на смотровой площадке сто двадцать шестого этажа гостиницы «Союзная» – я больше, чем сын своей мамы, больше, чем ученик своего класса, я – часть великого народа, и мне, как и всякому русскому, принадлежит вся эта хрустально-стальная громадина, раскинувшаяся от горизонта до горизонта.
Вот такое впечатление производила приземистая двухэтажная столица манихеев, что вспоминались многомиллионные, высоченные Москва и Хосров. Мистика? Именно.
Ведь если говорить «объективно», в столице манихеев не было ничего древнего, эпического или державного. Так, несколько сотен домов, плотно прилепленных один к другому. Равно не прослеживалось в ней гармонии высоких технологий и уютной старины, присущей любимой моей Москве. Не было заметно и никакой возвышенной строгости, классической статуарности – это вам не Санкт-Петербург, товарищи. А вот эффект – как говорили у нас в Академии, «адский термояд».
Да, обращенные к нам стены всех без исключения домов были покрыты фресками, подобными тем, которыми мы уже имели счастье насладиться, проходя через ущелье – разноцветными, буйными, сумасшедшими. Да, скальный потолок Колодца Отверженных, низко-низко нависавший здесь над городом, был разрисован голубым и синим, лазоревым и солнечно-золотым, так что казалось, в вышине – настоящее небо и, кстати, настоящее солнце, а вовсе не искусственный источник света средней мощности. Я даже не назвал бы это красивым. Скорее – необычным, невиданным, странным. А все равно был на грани эстетического обморока.
Хотелось петь. Страх прошел. Может, в воздухе близ Большого Гнезда витало что-то… экстатическое?
– Ну дают, черти, – сказал Лехин.
– Не ожидал, – процедил Борзунков. – Не зря я с вами подписался. Это надо видеть.
– Гхм… Мои коллеги будут… слегка удивлены, – ухмыльнулся Индрик.
А Таня просто сказала: «Ах!» И ее мордашка, припухшая от недавних слез, сделалась веселой,
