— Обижаешь, Михалыч, — развел руками Вилко. — Все сделал честь по чести.
— Молодец, — легкая улыбка коснулась губ особиста. — Ну, а по поводу твоего чрезмерного увлечения азартными играми что скажешь? Это-то я как должен оправдать?
— Ты про то, что я половину немецкой дивизии в карты раздел? — улыбнулся майор. — За это меня вообще к медали представить надо.
— Ну ты нахал, Вилко! — в некотором даже восхищении произнес полковой комиссар. — За азартные игры? К медали?
— Так играть по-разному можно, — пожал плечами тот и полез в нагрудный карман. — Вот у меня тут квитанция даже есть о количестве сданной в казну валюты. И справочка имеется, на немецком, правда, за подписью начштаба Девятнадцатого мехкорпуса, о том, что добыта оная валюта путем спортивных соревнований с нашими немецкими камрадами.
Миронов глянул на сумму, указанную в квитанции, и присвистнул.
— Напомни мне потом, чтоб я с тобой играть не садился ни при каких условиях, — сказал он. — Но ты молоде-ец! Как ты справку о якобы чемпионате корпуса по покеру из немцев вытряс?
— Ну так из них же никто не просил напоминать о том, что со мной играть не надо, — ухмыльнулся Арсений Тарасович. — Так вот и вытряс. С этим вопросом тоже все?
— С этим — все, — кивнул Василий Михайлович. — Квитанцию и справку к делу подошьем. Ну, а скажи мне, почто ты советскую технику лаял?
— Кто — я?!! — Вилко аж подскочил на стуле, издавшем от этого громкий жалобный скрип. — А выговор о подрыве боевого духа германских союзников путем критики их техники кто получил? Письменный! Пушкин?!!
Батальонный комиссар вышел от начальника особого отдела бригады уже глубоко заполночь, усталый, но довольный. Из заданных ему вопросов можно было сделать вполне определенный вывод о личине неизвестного «доброжелателя», накатавшего на него донос.
— Ну, погоди, сучий потрох, — пробормотал он, закуривая папироску. — Доберусь я до тебя.
Две недели спустя решением партийного собрания заместитель командира батальона был исключен из членов партии за аморальное, не соответствующее образу борца за дело Ленина-Сталина, поведение и снят с занимаемой должности. Компромат на сослуживцев Арсений Тарасович в дело пускать не любил, но исправно его собирал.
Берлин, Вильгельмштрассе, 77.
3 июля 1940 года, 11 часов 30 минут.
— Поздравляю с генерал-лейтенантом, Эрвин, — улыбнулся вошедшему хозяин кабинета.
— Благодарю, герр рейхсканцлер, — Роммель щелкнул каблуками сапог.
— Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, — Гитлер указал на стулья. — Я вызвал вас, чтобы посоветоваться по поводу одного животрепещущего вопроса.
— Со мной, мой Фюрер? — Эрвин Йоганес Ойген Роммель удивленно приподнял бровь. — Право, не уверен, что смогу дать вам совет лучший, чем даст любой иной из генералов вермахта.
— Главное, что в этом уверен я, — усмехнулся Гитлер. — Скажите, что вы думаете по поводу положения итальянских войск в Ливии?
— Я бы охарактеризовал его как крайне неважнецкое, — ответил генерал. — Остатки Пятой армии после гибели Грациани полностью деморализованы и смогли удержать Мисурату лишь благодаря переброске на восток Десятой армии, так же изрядно потрепанной в бесславной тунисской кампании. Не сомневаюсь, что через недолгое время Александер вышибет Гарибольди и из этого города, а там и Триполи возьмет. Тех нескольких батальонов вермахта, которые мы перебросили в Ливию, категорически недостаточно, чтобы повлиять на ход кампании, так что, боюсь, Муссолини скоро останется без африканских колоний, хотя д'Аоста в Эфиопии каким-то чудом еще и держится.
— То есть, вы считаете, что Александер первой своей задачей видит овладение побережьем Ливии, а не захват нефтепромыслов? — поинтересовался Гитлер.
— Абсолютно уверен. Ему и штурмовать ничего не придется, если он лишит итальянцев снабжения. Сами капитулируют без воды и продовольствия.
— А если усилить нажим на врага через Турцию?
— Бесполезно, — решительно ответил генерал-лейтенант. — Там чрезмерно гористая местность, мы не сможем реализовать наше преимущество в танковой стратегии нигде, кроме как на плато Обрук и Урфа, на которые еще и выйти надо. Не сомневаюсь, Гот и Рокоссовский уже давно смогли бы выбить из Турции Вейгана и О'Коннора, если бы решились завалить их позиции трупами своих солдат, но тут встает вопрос о целесообразности таких жертв. Мое мнение — это совершенно нецелесообразно.
— Что ж, я с вами абсолютно согласен, — кивнул фюрер. — Допустить захват Ливии мы, разумеется, так же не можем, а потому было принято решение отправить экспедиционные силы в Африку. Как, по слухам, говаривает геноссе Сталин, est' mnenie назначить командующим экспедиционными силами генерал-лейтенанта Роммеля.
Гитлер усмехнулся.
— Я должен ответить, sluju trudovomu narodu, мой Фюрер? — с улыбкой спросил генерал.
Город Сарыкалмаш, штаб группы армий «Турция».
29 августа 1940 года, 15 часов 20 минут.
— И все же я не понимаю, Семен Константинович, — обратился Рокоссовский к прибывшему с инспекцией, а в настоящий момент мирно попивающему чаёк Тимошенко. — Теперь, после заключения мира с белофиннами, капитуляции Франции и Греции, после вступления в войну Испании и падения крепости Гибралтар, сейчас, когда Роммель успешно наступает на Тобрук и, того гляди, вышвырнет Александера из Ливии, наркомат и Генштаб отказываются выслать мне подкрепления. А ведь мы имеем дело с сильным и упорным врагом, снабжению которого через Суэц Япония даже не пытается препятствовать, или хотя бы даже делать вид, что пытается. Тех же французов взять — а их вдвое, если не втрое больше в Турции чем англичан. Вот насрать им, что Париж немцы взяли. Напрочь отказываются признавать Петтэна и мирный договор, и никто им, окромя их генерала, не указ, а мусьё Вейган заявил, что будет воевать до победы над Германией и нами.
— Не понимаешь ты, Константин Ксаверьевич, линии партии, — вздохнул Тимошенко.
— Не понимаю, — согласился получивший недавно звание командарма 2-го ранга Рокоссовский. — Мне бы еще хоть пару танковых бригад да стрелковых корпусов, я бы О'Коннора не то что из Элязыга и Эрзинджана, я б его из Анкары вышиб и до Каира гнал. Ну, если бы Яков Владимирович, — командарм кивнул в сторону Смушкевича, — с воздуха прикрыл, конечно.
— А зачем нам его оттуда выбивать? — поинтересовался Тимошенко.
— К-к-как это зачем? — изумился Рокоссовский. — У нас же с англичанами война!
— Тут, брат, политика, — вздохнул нарком. — Вот, положим, взял бы Петровский Алеппо, а не застрял в Хасеке. Что бы было?
— «Котел» бы был, — подал голос Смушкевич. — Перекрыл бы он поставки в Турцию, а по морю, через Мерсин и Искандерун, много не навозишь.
— Точно, — подтвердил Рокоссовский. — И тут О'Коннору и Вейгану или отбивать Алеппо обратно, а их в это время с туретчины под зад коленом, или задирать вверх лапки.
— Во-от, — внушительно произнес Семен Константинович. — А после этого Египет бы упал нам с союзниками в руки как перезрелое яблоко, верно?
— Конечно, — согласился Смушкевич. — Даже если бы Александер увел войска из Ливии, мы б его с Роммелем и Гарибольди с двух сторон прижали, а д'Аоста с юга добавил.
— Правильно говоришь, Яков Владимирович, — поддержал летчика Рокоссовский.
— Так-то оно так. А вот ответьте мне, товарищи, на простой такой вопрос. Выгода наша тут в чем?
— Как-так — в чем? — вновь опешил командующий группы армий. — Врага разобьем, который наши города бомбил, а там, глядишь, эту британскую гидру и в ее логове задавим.
— Чудак ты человек, — усмехнулся нарком. — Я ж тебе говорил, тут политика. Мир-то послевоенный
