Демон плюс

построил себе виллу на Капри. Поверь, здесь лучше не связываться.

...Мария, которой сразу передался испуг Маркуса, трусливо огляделась, однако посетители, увлеченные дешевым вином, не слышали их крамольной беседы. Развязав красный галльский пояс, она бросила на рассохшуюся древесину два денария с чеканным изображением пшеничных колосьев[17].

– Мне пора, – помедлив, она убрала волосы назад.

– Так каков ответ? – с вызовом посмотрел ей в лицо Маркус.

Храня стоическое молчание, Магдалина быстро направилась к выходу. В проеме она обернулась, черные глаза сверкали нездоровым блеском.

– Я подумаю, – произнесла Мария и исчезла в уличной толпе.

...Маркус улыбнулся, поднося к губам кружку. Увлекшись беседой, он не чувствовал вкуса вина – теперь же он упивался вовсе не им, а одержанной победой. Долгое общение с женским полом научило его: если женщина говорит «я подумаю», это означает – в глубине души она уже согласна. Так он и доложит клиенту. Теперь нужно идти забирать заказ. Наемный художник, включив полет фантазии, набросал на пожелтевшем папирусе пару сценок, изображающих общение Кудесника с полуголой Марией.

Конечно, любительская мазня не совсем то, что ему сейчас требуется.

...Но для начала, пока не созрела сама Магдалина, вполне сойдет.

Глава одиннадцатая БОРИСУС МОИСЕЕВУС

(окрестности Ерушалаима, амфитеатр – полдень, сразу после беседы Маркуса и Магдалины)

...Перемазанные кровью вперемешку с песком, с ног до головы покрытые клочками желто-черной тигриной шерсти, Калашников и Малинин стояли в центре арены, опираясь друг на друга и хрипло дышали. Толпа на трибунах бесновалась, стирая ладони в овациях. Такого сражения в Ерушалаиме, пожалуй, не видели с момента римского завоевания. Влажный песок устилали тела, убитые лежали молча, раненые стонали, зажимая ладонями прорехи в броне, сквозь пальцы толчками выплескивалась густеющая на солнце кровь. Ближе к деревянным барьерам застыли, свернувшись пушистыми клубками, два мертвых тигра. Первый был сражен ударами мечей одновременно в правый и левый бок – у второго, судя по странному выверту головы, сломана шея. Хлюпая разбитым носом, Малинин вытер кровоточащую ссадину на скуле, оставленную тигриной лапой.

– Говорю вам, повелитель, – прошептал он Калашникову, старательно счищающему с себя шерсть. – Тут странные вещи происходят. Вы знаете, что со вторым тигром приключилось? Он зашел сзади и собрался вам на спину прыгнуть. Не успел я рот раскрыть, как тигрище взвился в воздух, словно комета – а потом свечкой грохнулся вниз. Побился в судорогах и лапы откинул – лежит, скучает. Меня пугает подобная мистика, повелитель.

...У трупа «тигрища», обливаясь слезами горя, плакал старый служитель. Его худые лопатки содрогались в такт рыданиям, он гладил тигра по оскаленной, застывшей в агонии морде. Обернувшись через плечо, служитель яростно плюнул в направлении Малинина. Плевок, впрочем, так и не долетел.

– Ты, братец, на солнце перегрелся, – вяло ответил Калашников, выплевывая набившийся в рот песок. – Мне совершенно по барабану, каким образом эти тигры отошли в лучший мир. Хорошо, вон тот мужик (Калашников показал мечом в сторону ложи) решил из нас Рэмбо сделать – выпустил их на арену. Зверюшки напали на гладиаторов, те сразу отвлеклись, и мы выиграли бой.

– А что это за мужик? – спросил Малинин, игнорируя служителя.

...Человек в ложе, закутанный в бело-красную тогу, отвел изумруд в сторону, моргая уставшим от напряжения глазом. Вопреки опасениям, зрелище оказалось превосходным. Вконец обнаглевшая ерушалаимская чернь, недавно закидавшая камнями его резиденцию, требовала, надсаживая луженые глотки: «Хлеба и зрелищ!» С первым придется обождать – зато второго, судя по ревущим в экстазе трибунам, они получили в избытке. Вот и славно. За время походов через заснеженные леса варварских земель, иступив меч в сражениях с дикими германцами, он не раз убеждался в низменности людской натуры. Особенно ярко животные инстинкты проявляются в условиях войны, обладающей чудной способностью превращать людей в свиней. Да, любой человек обменяет еду на кровавую усладу для глаз, насыщению свежим хлебом он предпочтет жадный глоток дымящейся крови. Эти двое северян не подкачали. Если ты живешь в мятежной провинции, то в кольце мечей лучше спится. Для личной охраны всегда требуются люди, умеющие профессионально убивать. Остался только один вопрос: пройдут ли северяне обязательный для службы охраны facies controlus?[18] С рыжим, кажется, все в порядке, он выглядит вполне знойным и симпатичным. Остается разглядеть брюнета. Чувствуя колкий озноб предвкушения, прокуратор поманил центуриона легким кивком.

– Приведи их сюда, – крикнул он ему в ухо, перекрывая рев толпы.

...– Мужик? – на автомате переспросил Калашников. – Аааа... это, братец, очень известная личность в Ерушалаиме. Представитель римской власти, иначе говоря, прокуратор провинции Иудея. Некто Понтий Пилат.

– Ух ты, – присвистнул Малинин. – Поди это выше, чем пристав?

– Да уж не меньше, – подтвердил Калашников, наблюдая за стремительно несущимся по лестнице центурионом. – Но следует сказать, пост у Пилата не особо завидный. Местным он не нравится – чужак, злой и кошерную еду отвергает. А цезарь из Рима постоянно жмет – давай обеспечь порядок и налоги. И если с порядком еще более-менее понятно, то какие в Иудее, извините, налоги? Выжать с евреев денег не удавалось вообще никому.

Запыхавшийся центурион Эмилиан одним прыжком перемахнул через барьер, придерживая меч, подошвы сандалий погрузились в зыбкий песок.

– Великий прокуратор приказывает вам пройти в ложу, – хмуро произнес он – обращаясь к Малинину и Калашникову, но глядя при этом куда-то в сторону. – Он желает лично воздать вам почести за вашу потрясающую храбрость.

Победители послушно последовали за центурионом, шагая через трибуны. На их головы сыпались лепестки цветов, женщины в коротких туниках тянули губы к храбрецам, не скупясь на поцелуи, и активно пихали любовные записочки в ножны мечей. Под рев трибун «Слава! Слава!» оба героя склонились у ложи, выбросив вперед правые руки. В отличие от Малинина, упивавшегося свежеиспеченной популярностью, Калашников откровенно недоумевал. Вблизи грозный прокуратор Понтий Пилат выглядел вовсе не так, как представлялся во время чтения Библии.

...Толстые губы наместника покрывал заметный слой блестящей помады из карфагенского пурпура, от каменного лица струился тонкий запах дорогих благовоний. Дочиста выскобленные щеки подкрашены сирийскими румянами, ресницы тщательно подведены парфянской сурьмой. На испещренной красными точками шее угадывались следы удаления волос при помощи воска, цвет зарослей на груди был улучшен хной, а в ушах покачивались золотые серьги. Прокуратор нежно посмотрел на молодцеватого Малинина и причмокнул, длинным розовым языком вкусно облизнув лоснящийся рот.

– Как зовут тебя, лапулечка? – ласково спросил он.

– Только спокойно, братец, – просек проблему Калашников. – Не ори и не дергайся. Шефа, конечно, убить мало – мог бы и заранее предупредить...

...Малинин не слышал. Пользуясь положением триумфатора, он кокетничал на латыни с премилой брюнеткой. Исхитрившись, казак ущипнул девушку за бедро и был вознагражден пылающим взглядом. «Хм, а задание-то стоящее, – подумал Малинин. – Может, еще на недельку задержаться? А потом скажем – домик для телепортации не могли найти, город большой. Интересно, у них прямо за ареной квартирку на час никто не сдает?»

Размышления прервал ощутимый удар древка копья между лопаток.

– Ты оглох, сын шелудивой собаки? – рявкнул на него солдат из охраны Пилата. – Отвечай с почтением! Великий прокуратор спросил твое имя.

– Мое? – очнулся от эротических грез Малинин.

– Они все говорят одно и то же, – засмеялся Пилат. – Подойди ближе, глупышка, – подмигнул он унтер- офицеру. – Не бойся, я не кусаюсь.

Охваченный смятением, Малинин осторожно приблизился. Не успел он понять, что происходит, как