Вторая его половина, к которой я уже шел по асфальтовой дорожке, была двухэтажным бревенчатым домом со следами былой красоты и достатка. Пожар, о котором говорил Хольский, ее, по всей видимости, пощадил. Но нынче музей переживал явно не самые лучшие времена: нужда тут глядела из всех щелей глазами сирыми и сермяжными. Они, похоже, даже дворника не могли содержать: двор был завален снегом, и старый ментовский «уазик», стоявший у крылечка музея, пробивал себе дорогу самостоятельно. За ним по снегу тянулась двойная, глубокая колея. Менты! Не люблю я их. Какими б замечательными ни показывали их в сериалах, я точно знаю: хороший человек в менты не пойдет. Судя по следам, «уаз» совсем недавно приехал с другой стороны дома, а значит, участки смыкаются, и где-то здесь – или под домами, или рядом – лежит золотишко Елисея Бурко. Вернее, может лежать. А может и не лежать.
Интересно, что здесь делает наша доблестная милиция?
Я пошел вдоль забора к воротам, гостеприимно распахнутым навстречу гостям. «Отель „Лукоморье“ значилось на вывеске, а снизу полукругом были нарисованы три звезды классности.
Номер стоил недорого, почти вдвое дешевле, чем в Москве. Я снял на двое суток полу-люкс с балконом, сидячей ванной и холодильником, где стояла бутылка минеральной воды, помылся и… вновь взялся за расшифровку.
И только взгляд мой уперся в эти крючки-закорючки, как что-то наконец соединилось у меня в голове, что-то сработало. Я вспомнил, как сейчас заполнял внизу, у администратора, карточку и там, в графе дата заполнения, написал 10 февраля 2006 года. Так ведь это 10.02.06, а, стало быть, завтра 11.02.06.
Я еще раз заглянул в ксерокс: ну, так и есть – среди всех этих крючков и закорюк черным по белому написано 120206. Да, скорее всего, это не количество золота и бриллиантов, а дата.
Дата чего?
А в самой последней строке читаем «Девятьсот шестого года февраля месяца двенадцатого числа», и в переводе на язык цифр получается 12.02.1906.
Я чувствовал, что двигаюсь в правильном направлении. Завтра будет ровно сто лет со дня написания этого письма, но почему Елисей распорядился обнародовать его только теперь? Чтобы клад наконец выкопали и золотишко не пропало втуне? А если у него не осталось бы ни одного родственника, кому тогда досталось бы золото?
Что-то тут было не так.
Да, к сожалению, мои дедуктивно-криптологические способности равны нулю. Моего серого вещества на этот шифр маловато. Тут явно какая-то своя система, свой алгоритм, который нужно понять – а у меня в голове слоился чисто беллетристический туман: «Пляшущие человечки», «Золотой жук», потом вспомнилось красивое слово «Энигма», которое я впервые услышал от тебя, Анечка. Так назвали немцы свою шифровальную машину, которую использовали в годы войны, я потом прочитал про нее в Интернете. Наверное, какой-нибудь программист или математик в два счета нашел бы в этих значках логику, привел бы их к системе, выявил бы наиболее часто повторяющиеся буквы и все такое, но мои мозги всегда противились точным наукам. Я главным образом жил эмоциями, чувствами, интуицией, то есть сердцем. Кстати, об интуиции. Чего же ты, дорогуша, затихарилась во мне и молчишь?
Глава 18
Я бился над письмом до самого вечера, но не продвинулся ни на букву. Лег на кровать, продолжая прислушиваться к себе, и не заметил, как уснул. А проснулся уже ночью от тарахтения под окном весьма серьезного двигателя. Часы показывали 2.49.
На стоянку, битком забитую малолитражками, мощно подгазовывая, внедрялся черный здоровенный «Хаммер». Он влезал между двумя белыми «Волгами» с транзитными номерами, упираясь светом фар в глухую кирпичную стену пристройки. В створе ближнего света клубился снег. По мере продвижения «Хаммера» свет его фар расплывался по стене, становясь все обширнее, пока не погас. Среди сермяжной продукции отечественного автомобилестроения «Хаммер» выглядел, что и говорить, впечатляюще.
Заглох двигатель. Открылась дверь, и показался водила: белый свитер, кожаная кепка. Он перебрасывал через плечо сумку, когда из салона один за другим стали вылезать один… два… три… еще пятеро парней, крепких, рослых, и, что интересно, все они были в темных цивильных костюмах, при галстуках, в остроносых сапогах, блестевших в свете уличных фонарей. Итак, шестеро.
Группа гурьбой двинулась к отелю. Все это сильно напоминало эпизод из боевика, когда среди ночи банда выходит на исходную позицию для атаки. Неужели за кладом? Или эта тема настолько внедрилась в мою подкорку, что теперь везде и всюду мне будут мерещиться конкуренты?
Конкуренты?
Ну да, кладоискатели-конкуренты. Ведь клад мой – это же ясно, – подумал я не то в шутку, не то всерьез, накинул куртку и медленно спустился на первый этаж.
Мужики уже сидели в фойе вокруг низкого стола и тихо беседовали. Было видно, что они в отличной физической форме и принадлежат к какой-то серьезной пассионарной структуре. Это тебе не бригада строителей. Если они имеют отношение к кладу, то я им, конечно, не оппонент. Тот, что в кепке, разговаривал с портье, облокотившись на конторку. Ему было лет тридцать пять, загорелый, худощавый, в меру накачанный; он мельком глянул в мою сторону и отвернулся к портье.
Я спросил, есть ли в городе ночные торговые точки, и портье любезно объяснил дорогу до магазина «24 часа».
– Если вы захватите для меня бутылочку минеральной воды, – попросил он, – я буду вам весьма признателен.
Когда я выходил, то в зеркальную дверь заметил на себе взгляд одного из мужиков, сидящего справа. Это был взгляд человека, силящегося что-то вспомнить. Меня, может быть? Мне даже стало слегка не по себе. Что за команда? Я дал небольшого кругаля, чтобы пройти мимо «Хаммера», а когда разглядел его московские номера, то не очень-то и удивился. Мало того, на лобовом стекле виднелся лейбл прокатной конторы «Херц». Было видно, что машина проделала путь неблизкий, она была грязной, теплой, и если они прямиком из Москвы, то вышли оттуда поздно вечером, когда я мерз в поезде. К чему я это? Сам не знаю к чему, просто уж больно серьезная компания явилась среди ночи в отель, возле которого закопан клад, причем закопан ровно сто лет назад, плюс-минус один день. Что это может значить?
По словам портье, до магазина было минут десять средним шагом. На ходу думалось хорошо. Они вылезли из машины с пустыми руками – значит, заехали в отель ненадолго. И что из этого следует?
Ожил в кармане мобильный. Для Рашида три часа ночи – время детское, он и в четыре может позвонить, чтобы спросить какую-нибудь ерунду.
– Андрюха, это я! – Голос Рашида был веселый, пьяненький. – Как сам?
– Нормалевич, Рашид.
– Ты где? – спросил он.
– Да в… – И тут я прикусил язык. Почему-то не хотелось мне говорить, где я. Даже Рашиду. – Недалеко тут, – сказал я. – Чего делаешь?
– Да в семьсот пятой, у Кольки Пашкова, гонорар обмываем. Слушай, тут тебе записку на вахте оставили с телефоном – есть, чем записать?
Я достал ручку.
– Давай, Рашид. – И он продиктовал номер би-лайновского телефона.
– Записка с вечера лежала, да я только сейчас ее увидел. В общем, там написано, чтобы ты очень срочно позвонил. Как сам?
– Ты уже спрашивал. – Я засмеялся. – Чего пьете-то?
– «Парламент» бухаем. – Он тоже хохотнул. – Ладно, Андрюх, у меня тут полтора бакса на телефоне осталось. Пока.
Три часа ночи. Звонить – не звонить? Я набрал номер, и на первом же гудке мужской голос ответил «Алло!»
– Это Андрей Мартов беспокоит вас среди ночи, – повинной скороговорочкой представился я, подходя к ярко освещенному фасаду магазина.
– А, здравствуйте, Андрей! – Смутно знакомый энергичный голос. Где я его слышал? – Меня зовут Жан, я приятель Валеры Хольского… Вы знаете, что с ним случилось?
Память услужливо подсказала: доктор Жан.
– Знаю. – Я подумал и зачем-то добавил: – К сожалению.
