понимает, цепляется за старый быт и в союзе не состоит. На какой он фронт должен тогда податься? А он должен податься на детский фронт. Пущай происходят разные колебания, но, промежду прочим, такое явление, как материнство и младенчество, завсегда остается в силе. Или, говорит, еще кухня. Хотя, говорит, это последнее потерпело некоторые изменения. Разные произошли общественные столовые и, вообще, раскрепощение домашних хозяек.
А. С. Баранова отвечает:
— Кухню я, безусловно, не могу. Я, говорит, от жары чрезвычайно сильно задыхаюсь и имею крупное сердцебиение. А что касается младенчества, то, говорит, я их и в руках никогда не имела и их не понимала.
Петров-Тянуев так ей говорит:
— А вам, говорит, ничего такого и не надо. Я, говорит, сам очень огорчаюсь и сочувствую, что я не дама, я бы, говорит, свободно заимел тогда легкую и приятную жизнь. Я бы, говорит, ходил себе по садикам, ходил бы по бульварам. Я бы, говорит, разных ребят похваливал. Или бы маме чего-нибудь похвальное сказал в смысле ихнего малыша или младенца. Родители, говорит, это очень обожают и за это в долгу не останутся. А вы, говорит, тем более, такая старушка чистенькая. Вам копейку неловко подать. Вам две копейки дадут. А кто и три. Или велят клистирчик малютке поставить. Или попросят кашку сварить. Одним словом, вам очень прилично пойти на детский фронт.
Или он ее еще уговаривал, или она сразу раскумекала, как и чего, только действительно пошла по такой легкой тропинке.
Недели, может, три или две она славно жила. Она имела мягкие булки и детские квадратные печенья. Она имела бутерброды и детские игрушки. Но потом ей не понравилось это дело и она перекинулась на санитарный фронт.
То есть, не то чтобы ей не понравилось. Ей понравилось. А только невозможно было работать. Нерентабельно. Ей младенца подсудобили.
Она имела разговор на бульваре. Ей девочка понравилась. Она ее маме об этом сказала.
Мамаша, чей младенец, так ей говорит:
— Вы, говорит, действительно так детей обожаете?
— Да уж, говорит, прямо горю, как на их гляжу.
— А ну, говорит, подержите девочку.
Сначала подержите, потом поносите. И сошла с круга.
Наша А. С. Баранова ждала и волновалась, но после отдала младенца в милицию. А очень над ней в доме хохотали. Петров-Тянуев говорит:
— Это говорит, просто несчастный случай. Конечно, особенно захваливать не требуется, но это верное, святое дело — материнство и младенчество. Умоляю вас, не бросайте!
Однако А. С. Баранова бросила это дело и перекинулась на санитарный фронт. И живет не так худо. Хотя и не так хорошо.
Няня
Очень возмутительное дело произошло на этих днях на наших ленинградских улицах.
Тут такие супруги Фарфоровы имели няню. Они взяли ее до своего ребенка. Они сами не могли своему ребенку обеспечить уход и ласку. Они оба-два служили на производстве.
Сам Серега Фарфоров служил. И она служила. Он рублей, может, шестьдесят брал. И она не менее полета огребала.
И вот при такой ситуации у них происходит рождение ребенка.
Родился у них ребенок, как таковой, и, конечно, пришлось до него взять няню. А то бы, конечно, они не взяли.
А тут тем более выгодней иметь няню, чем самой мадам Фарфоровой покинуть место службы и удалиться с производства.
И вот, конечно, определилась к ним няня.
Не очень такая старая и не очень такая молодая. Одним словом, пожилая и довольно-таки на вид страхолюдная.
Но они нарочно такую определили, чтоб она не шлялась и чтобы не имела личного счастья и чтобы только смотрела на ихнего младенца.
И, тем более, они взяли ее по рекомендации и через газету. Им так и сказали — дескать, это вполне непьющий и пожилой человек.
И вот они берут себе эту няню и видят — золото, а не няня.
Тем более, она сразу полюбила ребенка. Все время с ним ходит, с рук не слушает и прямо гуляет с ним до ночи.
А Фарфоровы, являясь передовыми людьми, не перечили в этом. Они понимали, что воздух и гулянье вполне укрепляют организм ихнему младенцу. И думают: «Пожалуйста!»
И вот происходит такая ситуация.
Утром родители — на производство, а ихняя няня берет младенца, берет пузырек с коровьим молоком и идет гулять по улицам Ленинграда.
Только раз однажды идет по улице член правления Цап-лин. С домкома.
Он идет по улице, думает, может, про свои интимные дела и вдруг глядит: стоит на углу довольно затрюшанная гражданка. Она стоит, как таковая, и держит при себе ребенка. И под этого ребенка просит.
Семен Михайлович Цаплин давать ей не хотел, он только просто так поглядел в ее личность. И видит — личность будто знакомая. И глядит: да, действительно это суть няня с фарфоровским ребенком.
Член правления С. М. Цаплин ничего ей на это не сказал и вообще ни копья не подал, но повернулся и пошел обратно домой.
Неизвестно, как он дожил до вечера, но вечером говорит самому Фарфорову:
— Я, говорит, чересчур удивляюсь, уважаемый товарищ, но, говорит, или вы своей домработнице деньжат не платите, или, говорит, я не пойму такую ситуацию. А если, говорит, вы ее нарочно засылаете под ребенка просить, то вы, говорит, есть определенно чуждая прослойка в нашем пролетарском доме.
Фарфоров, конечно, говорит:
— Я извиняюсь, об чем речь?
Тогда член правления говорит про что видел. Тут происходят разные сцены. Происходят крик и улыбки. И все выясняется.
Тогда зовут няню. Ей говорят:
— Как же так можно?
Она говорит:
— В этом пороку нету. Так ли я стою, или мне сердобольные прохожие в руку дают. Я, говорит, прямо не пойму, об чем разговор. Ребенок через это не страдает. И, может, ему даже забавно видеть такое вращение людей вокруг себя.
Тем не менее, все-таки товарищ Фарфоров наорал на нее и с позором выгнал.
И вскоре после этого взял молодую девчонку. И пока никаких эксцессов с ней еще не было.
Не дают развернуться
Вот довольно странное психологическое явление. Скажем, за прилавком всегда обязательно мужчина работает, а за кассой определенно женщина.
И почему такое? Почему за кассой женщина? Что за странное явление природы?
Или наш брат мужик не может равнодушно глядеть на вращение денег около себя? Или он запивает от
