— Будет исполнено! — подполковник ужгородского отдела «Кемельхарито осталь» Антал Пинеи стоял навытяжку даже перед телефонным аппаратом: из Будапешта звонил барон Томаи.
— Есть повторить! Немедленная обработка в Хусте, затем сразу же, без перерыва — в Ужгороде. Да, да, ваше высочество, у нас все становятся разговорчивыми…
Первым попал в руки палачей Грицюк. Его начали бить ещё в горах, не прекращая истязаний до самого Хуста.
К утру лицо артиста стало черным, спина превратилась в кровавый синяк. Опухшие пальцы кровоточили, ныло все тело. Ни по своей чувствительной артистической натуре, ни по степени участия в деле Грицюк внутренне не был подготовлен к таким испытаниям. Как многие закарпатские интеллигенты, он не мог смириться с жестоким режимом и всеми помыслами был устремлён к стране Советов, видел себя там на театральной сцене. Он с радостью согласился выполнить просьбу Рущака, не подозревая о важности этого поручения, так как не знал о работе группы. А палачи не верили: тщательно исследуя одежду арестованного, обнаружили в подкладке пиджака текст донесения; изъяли и пакет с настенной картой края, схемой посадочной площадки…
…Ледяная вода обожгла лицо. Грицюк открыл глаза, сразу же дюжие тюремщики схватили под мышки — посадили перед следователем.
— Значит, просто хотел эмигрировать? — саркастически улыбнулся тот.
Грицюк утвердительно кивнул головой.
— А это было пропуском? — и следователь прочёл вслух записку: «Охотник тяжело болен. Ингбер в Ясинях в концлагере. Гостей готовы принять в следующий вторник. Явор». Кто такие Охотник и Явор? Что знаешь об Ингбере? Говори!
Грицюк молчал.
— А это для ваших гостей приготовлено? — продолжил офицер, развернув карту-схему, на которую было нанесено место посадочной площадки вблизи Буштины.
Заметив в глазах Грицюка смятение, следователь сыпал вопрос за вопросом. Он знал, что имеет дело с новичком. За двое суток его агентура собрала все сведения о задержанном, включая фамилии тех, с кем артист встречался в последнее время.
— Кто такой Ингбер? Где находится Охотник? Не знаешь? А вот…
Следователь отлично владел всеми провокационными методами допроса. Называя несколько фамилий, он внимательно следил прищуренным глазом за выражением лица своей жертвы. Назвал Рущака — и уловил во взгляде Грицюка отчаяние.
— Боишься признаться? Твой Рущак уже всех выдал. Да, да. Мы знаем все. Твоё дело — только подтвердить, сознаться. А будешь отпираться — расстреляем!
Грицюк, конечно, не мог знать, что Рущак, взятый жандармами по подлому доносу Ясинки, упорно молчал. Не знал, что следователь просто его провоцирует…
Арестовав утром Рущака, днём установили, кто у него бывал. А к вечеру в Буштине на чердаке отцовского дома нашли Микульца. Его все ещё трясла лихорадка. Выволокли в одном бельё на улицу, потащили через весь посёлок — для устрашения сельчан. Вскоре был арестован и агент фирмы «Галамбош»: в последнее время Рущак приезжал к нему в Мараморош-Сигет. Проверив все поездки Рущака и Канюка, следователи «вышли» на Томаша и Яцко…
Разведчиков перевезли в Ужгород. Здесь они попали в лапы известных палачей — следователей органов «К-осталь» Федака и Сатмари. То, что пережили в хустской жандармерии, оказалось только прелюдией к пыткам, которым их подвергли в застенках ужгородского отдела контрразведки. По-разному переносили истязания участники группы, но всё-таки держались.
Долго избивали фашисты Яцко, но лесник отлично сыграл роль наивного в политике крестьянина. Начинал допрос Федак, обычно среди ночи. Бил по пояснице, старался попасть в печень. Яцко только мотал головой и твердил одно:
— Хиба я что знал? Люблю выпить, а мне подносили, вот и проводил через границу. Сколько их бежало за перевал — знаете. Сотни уходили…
— Молчать! Говори, какие сведения нёс!
— А что это такое? Говорю — давали выпить, потом деньги тоже.
— Кто давал? Рущак и Микулец?
— Не знаю. Паны не представлялись. Приходили — давали мне деньги, я и переправлял…
— Ты не играй дурня! Вот показания свидетелей, доверенных лиц: в мае ты собрал сведения о линии Арпада и перешёл границу…
— Никакой я линии не знаю. Работал на строительстве, как и другие люди… Человек тридцать было. Их тоже будете так бить?
Уставшего Федака сменял «кровавый Пишта», — так называли узники капитана Сатмари. Этот даже мало разговаривал. Он приказал Яцко снять сапоги, всунул между пальцами кусочки бумаги и клацнул зажигалкой.
— По-нашему это называется «медвежий танец», —| мрачно пояснил Сатмари, ожидая увидеть, как лесник отчаянно запрыгает, начнёт извиваться.
Однако сломать Быстрого не удалось даже «кровавому Пиште». Нашла коса на камень. Не случайно затем в приговоре палачи признали за Яцко усугубляющим вину обстоятельством, что он «не испугался опасностей и упорно осуществлял своё решение».
Особой обработке по методу «повышения температуры» подвергали Микульца и Рущака. Сначала били дубинками — и тело покрывалось сплошной синевой. Затем устраивали «танец» на горящих углях. Наконец загоняли под ногти иголки. Ослабленный болезнью, Микулец то и дело терял сознание. Тогда Рущак все взял на себя. Он давал показания — но только такие, которыми уже должны были располагать тюремщики. Умело выгораживал Канюка и Грицюка, делал вид, что не помнит Василия Яцко. По его показаниям только он один собирал разведданные, а все остальные были его связными, не имевшими понятия о существе этих донесений. С Микульцом договорились заранее — и тот теперь играл роль связного, ходившего через границу ради денег.
Начались очные ставки. На одной из них Рущака свели с человеком средних лет — низким, коренастым, с усталыми серыми глазами.
— Кто он такой? Какую роль играл в вашей группе? — показывая на него, орал Сатмари.
В истерзанном палачами узнике Рущак едва узнал земляка: это был тот самый Федор Ингбер, о котором просили узнать советские товарищи.
Профессиональный революционер трезво может оценить случайный провал. Ингбер, в отличие от участников группы, ещё в юные годы прошёл школу подпольной борьбы. Хотя в последнее время случай за случаем мешали ему выполнять заветную мечту и бросали в руки контрразведки, он верил — ещё будет драться с оккупантами, ещё не всё потеряно. Когда Чехословакия была расчленена гитлеровцами, он действовал в подполье — был членом городского комитета компартии в Брно. Затем коммунисту поручили опасное дело — поддерживать связь с венгерской компартией, действовавшей также в глубоком подполье. И не только с ней — войти в контакт с коммунистическими деятелями, находившимися в политэмиграции в Советском Союзе. Родственники Ингбера жили в Буштине, и оттуда он шесть раз переходил границу с нелегальной почтой. Летом 1940 года, видя, какая опасность грозит стране Ленина, он предложил представителям советской военной разведки свою помощь — создать разведгруппу из венгерских патриотов. План его был одобрен. Вернувшись в Закарпатье, Иигбер начал действовать. Он сумел наметить кое-какие связи и уже готовился выехать в Будапешт для организации группы. Но во время массовых арестов коммунистов весной и летом 1940 года (тогда было схвачено 395 антифашистов) его бросили в концлагерь под Говерлой.
Обнаружив в донесении упоминание об Ингбере, его разыскали, втолкнули в машину, отвезли на вокзал. Два жандарма сопроводили в Хуст. Ингбер внешне был спокоен, хотя в кармане у него находился скомканный носовой платок, на котором он зарисовал отрезок линии Арпада. Сделал его, работая на строительстве в районе Ясиней. Ингбер готовился к побегу в СССР и эту схему решил взять с собой, в последнюю ходку. Мысль работала лихорадочно. Обнаружат платок — виселица. Как от него избавиться? На запястьях наручники, рядом жандармы. Попросился в туалет… Связанными руками стал вытаскивать платок
