— Не хотит ли составит мне компаний?
— Благодарствую... я лучше пешочком. А уж коли придет охота проехаться, прикажу заложить тройку с бубенцами.
— Русский тройка с бубенец! О!
Тегерсен вскидывал белобрысые брови, чопорно раскланивался.
В революцию предприятия иностранцев-концессионеров и курганского купца стали народным достоянием. Брюль, сумевший вовремя перевести свои сбережения за границу, уехал на родину, оставив своему компаньону обесцененные акции в банке, где хранились ценные бумаги фирмы. Тегерсен же остался в России, но из Кургана исчез, скрывался, по слухам, в Омске под чужой фамилией.
Но после белочешского мятежа Тегерсен снова появился в городе, стал опять хозяином консервного завода.
Мстя за пережитые страхи и выплаченную контрибуцию, курганские фабриканты и заводчики установили на предприятиях порядки, существовавшие при царизме: был отменен рабочий контроль на производстве, разогнаны профсоюзы, введена система штрафов, рабочий день с восьми часов увеличен до двенадцати. Из подвалов были вытащены старые припрятанные вывески и торжественно водружены на фасадах учреждений. На Береговой улице, над двухэтажным зданием городской управы опять распростерся хищный силуэт двуглавого орла. Над старинным городком надоедливо плыл перезвон церковных колоколов; на улицах звучала иностранная речь; по булыжным мостовым цокали копыта рысаков, несущих в экипажах дородных барынь; в ресторанах шли пьяные ночные оргии господ офицеров...
Балакшин встретил в конторе маслодельного «Союза» своего врага с подчеркнутой любезностью: самолично помог выйти из кареты, подобострастно поддерживая его расслабленную фигуру, пока тот взбирался на высокое каменное крыльцо, провел его в кабинет и усадил в старинное кресло с плюшевыми подлокотниками.
— Да вы, Мартин Иванович, все такой же молодец! — принимая из костлявых рук гостя модный макинтош, воскликнул Балакшин.
На болезненном лице Тегерсена появилось подобие улыбки.
— Жених, право, жених! — шумно восхищался хозяин кабинета, подвигая гостю малахитовую шкатулку с набором дорогих папирос.
— Я курю сигар.
Тегерсен актерским жестом достал толстую «Гаванну». Прикурив, слегка затянулся, сердито выпятил нижнюю губу, словно собираясь расплакаться. Рассматривая гостя, Балакшин с тайным злорадством отметил, что его конкурент пожелтел лицом, еще больше вытянулся мясистый нос. «Мартышка... настоящая мартышка...».
— Мартин Иванович, я пригласил вас, так сказать, на конфиденциальную беседу... Позволите?
— Зделайт одолжений...
Тегерсен успел наполовину выкурить сигару, а Балакшин все говорил и говорил. Гость принял важную осанку, по его прищуренным глазам, прикрытым стекляшками пенсне, трудно было угадать, как он относится к тому, что слушал. Наконец, Балакшин умолк. Акционер и купец окинули друг друга оценивающими взглядами.
— Ви умный голова, господин Балакшин!.. Нам нужно поделять сфер влияния... Ви не мешай мой фирма делать мясо, а ми... как это у вас по-русски... не надо ставит ножка молоку... Так я понимай?
— Так, так, Мартин Иванович! Конкуренция невыгодна нам обоим. Да и не время сейчас враждовать.
Они радушно протянули друг другу руки. Гость начал церемонно раскланиваться, но Балакшин с деланным радушием удержал его.
— Одну минуточку...
Тегерсен вежливо склонил голову, и тучный Балакшин, приподнявшись на носки, горячо зашептал в ухо:
— Деловые люди города решили устроить банкет в честь господ офицеров. Будет узкий круг... Военный комендант, начальник контрразведки...
Тегерсен поморщился.
— Эти люди нам нужны! — подчеркнуто сказал Балакшин, с трудом сдерживая раздражение. — От них сейчас зависит успех торговли.
Тегерсен воскликнул:
— Я понимайт... Банкет — это покупай нужный человек... Взятка! Я согласен. Соберемся в ресторан...
— Что вы, Мартин Иванович! Лучше домашняя вечеринка, без лишних глаз. Соберемся мужской компанией у меня.
Банкет состоялся в обширном, заново отремонтированном доме Балакшина. Желая удивить «немца- выскочку», купец на этот раз раскошелился. Из ресторана Дворянского собрания был приглашен шеф-повар. Один из приказчиков привез в бочонках со льдом живых щук из казачьей станицы, другой съездил в Челябинск за лучшими марками красных вин. «Квашня» сбилась с ног.
В этот вечер в просторной гостиной Балакшина собрались Тегерсен, Бакланов, Дунаев, торговец из Белозерской Менщиков, непременный завсегдатай всех купеческих домов Кузьминых, крупный подрядчик строительных работ. В ожидании припоздавших офицеров гости не теряли даром время и были уже сильно навеселе.
— Расскажи-ка, братец, — обратился хозяин дома к Кузьминых, который был пьянее других, — про Ваську-портного...
— Да эту историю весь город знает, — вяло возразил вконец разомлевший Кузьминых и потянулся к угловому столику, на котором стоял поднос с графином водки.
— Нет, милейший, расскажи! Что за история? — послышались восклицания, и Кузьминых, осушив граненую рюмку, начал:
— Было это до войны... Как-то в мой игорный дом... каюсь, господа, я с год держал «веселое заведение»... заглянул портной Васька, забулдыга, какого свет не видал... Вывертывает карманы — пусто, а играть охота. «Давай в заклад!» — кричит мне через весь зал. «А что, спрашиваю, поставишь в залог?» — «Да хоть душу!»...
— Дюшу? — переспросил Тегерсен.
— Да, Мартин Иванович, душу... Кидаю карты. Раз — и бита Васькина карта... Делать нечего, уговор дороже денег. Пошел мой Васенька домой, позвал приятеля своего, лег в постель. «Теперь, говорит, я умер, а ты меня хорони. Но чтобы все было, как взаправду...». Ну, приятель все в лучшем виде справил. Свидетельство о смерти раздобыл, гроб заказал, за попом сбегал и все такое...
Кузьминых потянулся к столу, но Балакшин предусмотрительно отодвинул поднос.
— Вот, значит, несут Васю в гробу, поп впереди с кадилом, дошли до моего игорного дома, я, конечно, уж на крыльце дожидаюсь. Остановились, «вечную память» спели. И тут Вася как из гроба выскочит!..
— Из гроба? Чудес!
— Из гроба, Мартин Иванович... Что тут было! Поп кадило бросил и бежать, народ — врассыпную. Потеха! Ну, конечно, нашего Васю арестовали, посадили в холодную, я уплатил штраф, тем дело и кончилось... Нет, позвольте: от Васиной шутки какая-то старушка не выдержала и отдала богу душу. Когда ее хоронили, первым за гробом шел наш Вася и горько плакал...
Взрыв смеха заглушил слова рассказчика. Смеялись надсадно, до слез. Тегерсен прикладывал к глазам носовой платок из тончайшего полотна. «Какая шутник... живой покойник».
— А расскажи, братец, про сумасшедшую купчиху... — крикнул разошедшийся Балакшин и осекся: в приоткрытой двери он заметил испуганное лицо жены. «Квашня» махнула короткой, словно обрубыш, рукой и бесшумно скрылась.
— Прибыли офицеры....
С удивительной легкостью тучный Балакшин поднялся с дивана, быстро прошел в прихожую. Гости столпились у двери, за которой он исчез. Там слышался сдержанный говор, и вдруг дверь распахнулась: пятясь, в гостиную неуклюже вошел Балакшин. При появлении офицеров гости, как по команде, выстроились цепочкой. Забегая вперед, Балакшин торопливо называл фамилии, и вошедшие небрежно
