Выкусите, господа большевики! Мы с вами еще повоюем!
Прижавшись к тротуару, стоял крытый экипаж. Иван Емельянович коротко оглянулся. Кажись, никого! И юрко прыгнул в коляску.
– Пошел! Да побыстрее.
Кучер, стряхнув с себя дрему, поторопил застоявшуюся лошадку. Размеренно цокая по булыжной мостовой, лошадка все дальше увозила пассажира от Лубянской площади.
– А я-то думал, что тебя не выпустят, Емельяныч, – взволнованно сказал возница, не оборачиваясь.
– Ничего, Гурьян! Еще поживем! А ты не каркай тут под руку. Лучше поторопись!
Кучер, услышав строгий наказ, наподдал по крутому мясистому крупу. И все-таки гнетущее чувство не оставляло Кашина. Сарычев топтался совсем рядышком с опасными местами. У Ивана Емельяновича за время их разговора не раз возникало чувство, что чекист знает больше, чем спрашивает.
Вот сейчас возьмет и спросит: а где тот топорик, с которым ты душегубствовал?
Не спросил. Распрощались чуть ли не по-дружески.
– А чего так долго держали? – чуть погодя спросил Гурьян.
– За жизнь говорили.
– Вот оно что.
– Ох и насолили нам эти жиганы!
– Голову бы оторвать за такие вещи! Не спросясь грабить начали. Их-то Чека вряд ли доищется, а вот нас трясет. Я ему еще представлю счет! – зло пообещал Иван Емельянович. – По полной ответит! Ведь в магазин обещали товару дорогого привезти, думали, сразу все и возьмем! А оно вон как обернулось. Кто же знал, что они уже подкоп роют!
– Надолго мы затаились? – спросил Гурьян. – Поиздержался я, хотелось бы поживиться.
– Да ты из кабаков не вылезаешь, – зло сплюнул Емельяныч. – Вот и поиздержался. Все деньги себе в рот влил!
В последнее время Кашина одолевали дурные предчувствия. Слишком много всего навалилось, надо бы затаиться. Поберечься. Будучи человеком суеверным, Емельяныч внимательно прислушивался к своему внутреннему голосу. Беседа с Сарычевым тоже не была случайной. Это был своего рода знак, который следовало учесть.
А тут еще одно – утром он повстречал человека, который показался ему очень знакомым. Весь день он ломал голову, пытаясь вспомнить, где же мог его видеть. Но все тщетно! Образ человека с каждым часом все более размывался и ускользал, а скоро был вытеснен новыми переживаниями. Но неприятное ощущение от встречи осталось.
– Где Кирьян может добро прятать?
– Я думаю, что у бабы своей, – подумав, ответил Гурьян. – Я его к ней пару раз подвозил.
– Проверим... Вот что, Гурьян, уроешь этого Кирьяна! – приказал Емельяныч. – Я ведь не зря к нему тебя приставил. Уж больно много он нам пакостей доставил. Еще неизвестно, как это для нас обернется.
– Как скажешь, Иван, – буркнул кучер.
– Давай к Фролу заедем, а уж там покумекаем, что нам дальше делать!
– Хорошо, – согласился Гурьян. И звонко щелкнул кнутом.
Таким возбужденным Сарычев видел Кравчука едва ли не впервые – оказывается, он может быть и таким, – и это открытие удивило его. Он поднялся и подошел к окну. Встречаться взглядом с Кравчуком не хотелось, Игнат опасался, что тот может почувствовать его настроение.
Слегка подавшись вперед, Федор докладывал:
– У Марии Сергеевны с этими убийцами личные счеты. В ее квартире мы обнаружили целую картотеку, оказывается, она давно его выслеживает. Собирает материалы, опрашивает людей в тех местах, где были совершены массовые убийства. У нее имеется даже карта, на которой нанесены места этих преступлений. Вот так!
– Почему же она нам не сказала об этом?
– Не знаю. Может, сама хочет докопаться.
– Ждать больше не стоит, его нужно брать!
Звонок телефона показался неожиданно громким. Подняв трубку, Сарычев ответил:
– Слушаю... Как ушел! Эх, Мирон! Я же сказал не упусти его, смотри в оба... – Положив трубку на рычаг, Сарычев объявил: – Кашин ушел. Немедленно поднять всех!
– Есть! – Федор встал и быстро вышел из кабинета.
Сарычев прошелся по кабинету. Вот куда тебя, девонька, занесло. Взяв телефонную трубку, он набрал номер Феликса Эдмундовича.
– Дзержинский! – услышал он суховатый голос Председателя ВЧК.
В самый последний момент Сарычев раздумал. Некрасиво получается, смахивает на мелкую мужскую месть. Разберемся как-нибудь иначе. И он решительно положил трубку.
С невысокого холма, заросшего кустарником, хорошо просматривался большой, крепкий дом, огороженный высоким забором. Хозяйство было в полном порядке. Всякий гвоздь был вбит с толком, одного взгляда было достаточно, чтобы понять – труда здесь вложено много, а стало быть, и добыча должна быть изрядной.
– Сколько же их там, Гурьян? – спросил Емельяныч.
– Всех и не сосчитаешь, – развел руками кучер. – Наверное, человек одиннадцать будет, а то и больше.
– А не жалко тебе их? – спросил Фрол, нескладный мужичонка небольшого росточка, на его впалых щеках виднелись рытвинки от оспы, узкий лоб рассекал кривой продавленный рубец.
– Что-то ты жалостливый стал, Флор, прежде я не замечал за тобой такого, – зло улыбнулся Емельяныч.
– Ладно, пошутил я, – закряхтел Фрол, съежившись.
На крыльце показался крепкий широкоскулый мужик лет пятидесяти с рыжей бородой. Сразу было понятно, что перед ними хозяин и на земле он стоит обеими ногами. Хозяйственно поправил хомут, висевший на плече, и вразвалочку направился к амбару.
– В таком доме должны водиться деньги, – причмокнув, сказал Иван Емельянович. – Ты посмотри, какие у него сапоги... Хромовые! Это он только по двору в таких ходит, а что же у него тогда в избе?!
– Тут вчера его дочери во двор высыпали, все в белых полушубках. В таких только на гулянье ходить, а они по двору слоняются. Богато мужик живет!
Словно услышав их, на крыльцо гурьбой, смеясь, выскочили четыре дивчины в сарафанах. Рыжебородый что-то крикнул через открытую дверь амбара, и девчата, толкаясь, убежали обратно.
Дружная семейка. Но эту мирную жизнь придется нарушить.
– Мужичок-то с лукавинкой, – заметил Иван Емельянович, – просто так не расколоть. Так что будь начеку.
– А я всегда настороже, – обиделся Гурьян. – Неужто не знаешь, Иван Емельянович?
– Знаю, вот поэтому и говорю, – недовольно буркнул Кашин. – Через час выходим, как раз стемнеет.
К дому подошли незамеченными. Сгустившиеся сумерки смазали контуры строений, а лес, возвышавшийся в полукилометре от поселка, выглядел сплошной черной полосой.
Из трех окон, выходящих на улицу, тускло пробивался свет. Время не позднее, но спать в деревне ложились рано.
Громко стукнув входной дверью, на крыльцо вышел бородатый мужик. На плечах – добротный овчинный тулуп. Свет, падающий из окон, осветил его скуластое лицо. Волос рыжеватый, будто бы паленый, сам мужик кряжист, крепок. Вошедших встретил с недоверием и открывать калитку не торопился.
– Вам кого?
– Федот Никифорович Еникеев? – требовательно спросил Емельяныч, буравя строгим взглядом рыжебородого.
