заприметил, как к двери подошел молодой человек в дорогом костюме. Приподняв трость, он потребовал, чтобы ему открыли дверь. Обычно так подзывают извозчиков или торопят швейцаров. Немножко картинно, с заметной ленцой. Этакая заявка на аристократическое воспитание. В действительности же такие типы заканчивают всего лишь церковно-приходскую школу, а университетами для них служат уличные подворотни. Панкрат Тимофеевич внимательно всмотрелся: кроме кошелька, туго набитого купюрами, в кармане у таких типов обычно лежит и наган. Следовало бы занести и этого типа в свою картотеку.
– Батя, – неожиданно услышал он за спиной голос, – там одному клиенту в сортире плохо сделалось. Ты бы не приваживал таких. Он весь сортир облюет, потом ведь сам убирать будешь, – мелко хохотнул весельчак.
Панкрат Тимофеевич обернулся, перед ним, изрядно навеселе, стоял Костя Африканец, прозванный так за темный цвет лица. Он был завсегдатаем заведения и занимался тем, что предлагал красивых девочек солидным клиентам. Кое-какая копейка перепадала и швейцару, но Панкрат Тимофеевич подозревал, что это не единственный промысел Африканца. Но, в сущности, парень он был безобидный.
– Покажи, где! – чертыхнулся швейцар, но все же успел угодливо распахнуть дверь перед франтоватым молодым человеком.
– А это я мигом! – забежал вперед Африканец. – Стоит у стены и блюет. Целую лужу уже нагадил, – как-то особенно торжественно сообщил парень.
Панкрат Тимофеевич поспешил следом за ним.
В его обязанности входило не только пресекать мордобой и избавляться от нежелательных клиентов, но и следить за чистотой. Если в первом случае все понятно, то во втором – и не угадаешь, в каком углу нагадят. Следовало избавляться от мерзопакостника немедля – взять за шкирку да спровадить его мордой вниз с высокого крыльца.
Внезапный сильный удар опрокинул швейцара на пол, едва он распахнул дверь туалета. Врезавшись головой в стену, он на некоторое время потерял сознание. А когда пришел в чувство, увидел прямо перед собой физиономию Кирьяна. Вроде бы и не злая совсем, тот даже улыбнулся уголками губ, но вот в глазах приговор.
– А ты, оказывается, у нас еще и доносы умеешь составлять. Грамотный, вижу.
В руке жиган держал несколько листков, Панкрат Тимофеевич без труда узнал в них страницы из своего архива.
– Нелестно ты обо мне пишешь. Ну, да ладно, – махнул Кирьян рукой, – я незлобивый. Если сожрешь, тогда прощу.
Панкрат Тимофеевич слегка повернул голову. В дверях стоял Африканец и покуривал, а подле Кирьяна, ухмыляясь, вертелись Макей со Степаном.
Панкрат отрицательно покачал головой.
– Ты меня все равно убьешь.
– Упрямишься, значит, – почти весело воскликнул Кирьян, – с характером, стало быть... Не удивляюсь, ты ведь, как оказалось, в жандармерии служил, а туда брали людей проверенных. Когда хату твою вскрыли и в документиках припрятанных пошарили, так я даже сразу не поверил. А ты у нас, вишь, и до ротмистра успел при царе-батюшке дослужиться. Молодец! Хвалю! Убивать тебя жалко будет... А вот бумаги-то мы твои уничтожим, не обессудь, хотя, конечно, тебе, наверное, их и жаль. Все-таки такой труд вложил. Но, не ровен час, придут большевики да к стенке нас всех поставят. В твоем архиве я и о тебе бумажечки нашел. Не избавился, себе на память оставил. Сентиментальностью страдаешь, а в нашем деле она только вредит. А впрочем, какая разница, тебе все равно хана. Уважать надо жиганов, уважать, – назидательно проговорил Курахин.
Кирьян поднял револьвер и направил его точно в середину лба швейцара. В последнюю секунду жизни Панкрат Тимофеевич попытался закрыться от пули, взметнув руку к лицу. Но ствол, полыхнув белым пламенем, заставил его забыться навечно.
Игнат Сарычев никогда не слышал, чтобы Дзержинский повышал голос. Впрочем, ему это было и не нужно, его холодный взгляд способен был заставить трепетать даже самого стойкого человека. А смотреть председатель ЧК умел, не моргая, в одну точку, как будто бы намеревался глазами прожечь дыру, и Сарычев не однажды убеждался в могучей силе его взгляда. Вроде бы и не сказал ничего, а уже такого страха нагнал, что от пота исподняя рубаха к телу прилипла.
– Значит, банду Кирьяна еще не обезвредили?
– Делаем все возможное, Феликс Эдмундович.
– Я на вас рассчитывал, товарищ Сарычев, с вашим боевым опытом и послужным списком... А дело, как выясняется, застопорилось.
– Феликс Эдмундович, буквально вчера накрыли одну малину, но Кирьян исчез у нас из-под носа. Забрался на чердак, а оттуда перебрался на крышу соседнего дома и ушел через проходной двор. Мы оцепили дом, но никто не мог и предположить, что он такой рисковый. Я потом подходил к тому месту. Расстояние между крышами не менее двадцати метров, а соединяла их всего лишь тоненькая доска, которая едва выдерживает вес человека. Далеко не всякий способен на такой поступок. Он – отчаянный человек.
Дзержинский улыбнулся:
– У меня впечатление, что вы ему даже симпатизируете.
– В мужестве ему не откажешь.
Неожиданно Дзержинский поднялся. Сарычев хотел последовать его примеру, но председатель ВЧК лишь небрежно махнул рукой. Дескать, к чему все эти политесы, я встал, чтобы ноги размять.
Игнат Сарычев послушно опустился на прежнее место.
У Дзержинского имелась еще одна привычка – он неторопливо прохаживался по кабинету, заложив руки за спину, при этом не переставая разговаривать с собеседником. Он мог неожиданно развернуться и с минуту сверлить гостя строгим взглядом, а потом продолжить нехитрый маршрут – от стола к окну, от окна к громоздкому шкафу, заставленному толстенными папками.
– Следовательно, мы должны быть более мужественными и более отважными, – отреагировал Дзержинский, ненадолго задержав взгляд на лице Сарычева, как бы спрашивая тем самым, а не слишком ли тяжела для вас эта ноша?
Начальник МУРа не дрогнул.
– Так оно и есть, Феликс Эдмундович. Сейчас у нас собралась очень сильная команда. От балласта я избавился, набрал крепких ребят. Дело движется, но, к сожалению, значительно медленнее, чем я рассчитывал.
– Знаете, что говорит товарищ Ленин по этому вопросу? – И, не дожидаясь ответа, Дзержинский продолжил: – Если преступность будет и дальше развиваться такими темпами, то завоевания революции можно считать потерянными навсегда. Со всяким ворьем и прочими преступными элементами нужно обращаться так же строго, как с контрой. Вы понимаете, о чем я говорю, товарищ Сарычев?
– Понимаю, Феликс Эдмундович, – негромко, но четко произнес Игнат.
Сарычева не раз подмывало обратиться к председателю ВЧК – товарищ Дзержинский. Но, вспоминая свою первую с ним встречу, когда Железный Феликс представился именно по имени-отчеству, он каждый раз сдерживался.
– Хуже всего, что общественное мнение формируется далеко не в нашу пользу. Все эти бандиты представляются эдакими «робин гудами», которые борются с социальной несправедливостью. У них очень много сочувствующих среди наших политических оппонентов. Они-то уж точно обрадуются нашему бессилию! – Дзержинский сел за стол, длинными аристократическими пальцами поправил чернильницу и продолжал, усмехаясь: – Я тут недавно разговаривал с двумя экспансивными барышнями, выпускницами Смольного института. Так знаете, они мне доказывали, будто бы люди, подобные Кирьяну Курахину, борются исключительно с контрреволюционерами, разжиревшими на хребте трудового народа. Каково такое слышать! Им невдомек, что ежедневно жертвами преступников становятся множество самых простых граждан. О Кирьяне уже начинают слагать легенды, причем одна невероятнее другой. Каждое время рождает свои легенды. Так вот что я вам хотел сказать, Игнат Трофимович, – вроде бы Дзержинский и голос не повысил, и говорил по-прежнему тем же самым тоном, однако в его речи появилась какая-то
