Присяга
Кулшериф и Чура Нарыков встретили свое освобождение спокойно, и вообще – разве можно считать себя пленниками, оставаясь на земле предков!
– Можете ступать, ворота отворены. И не позабудьте главное: вы обещали служить честно, ежели Шах-Али со стола казанского уберем.
Чура Нарыков едва наклонил красивую, тронутую легкой сединой голову, прощаясь с князем Микулинским, толмача не удостоил даже взглядом.
– Татарин-то гордец, – хмыкнул обиженный толмач. – Ну ничего, поговорим мы еще!
– Ты уж попридержал бы язык, Степка! – неожиданно рассердился на холопа князь Семен Иванович. – Теперича казанцы – слуги московского государя, за жалованье у него служить станут!
Сеид и Чура Нарыков прибыли в Казань ночью. Мосты были подняты, город безмятежно спал.
– Караул! – крикнул в ночь Чура. – Опустите мост, здесь карачи казанские дожидаются!
Не сразу был услышан голос эмира. Сначала в глубине башни через узенькие бойницы вспыхнуло красноватое пламя факела, брызнув снопом искр, а потом сердитый голос спросил:
– Кто?
– Это Кулшериф и эмир Чура Нарыков.
Цепь, будоража ночь, раздосадованно заскрежетала, словно была против визита поздних гостей, а потом мост мягко уткнулся краем в противоположный берег рва, приглашая сеида и эмира в город.
– Пойдем, Каратай, – ласково потрепал по гладкой холке своего коня Чура Нарыков. – Вот мы и дома.
Жеребец, послушный хозяйской ласке, ступил на бревенчатый мост и весело зацокал подковами по толстому тесу.
Нур-Али выглядел растроганным. Он первым сделал шаг навстречу, крепко приобнял сеида и Чуру, проводил гостей к себе, щедро из своих рук налил в пиалы кумыса.
– Урусы готовятся войти в Казань? – разомкнул он уста.
Чура Нарыков посмотрел на Нур-Али, который двумя пальцами отламывал бухарские сладости, а потом ответил:
– Урусский царь силен. Сейчас самое разумное – это присягнуть царю Ивану.
– Ты изменил свое мнение, Чура? – Эмир ополоснул сладкие руки в тазу.
– У меня было для этого время, уважаемый Нур-Али. Если мы не сделаем этого сейчас, то через неделю полки урусского царя будут стоять под стенами Казани. Мы должны спасти наших детей.
Сеид отставил пиалу с кумысом в сторону, но чаша неловко опрокинулась набок, и белые густые струйки потекли на пол, заливая крылатого дракона, выложенного зеленой мозаикой.
– Мы сильны, пока у нас есть наша земля и наш город, – заговорил Кулшериф. – Я боюсь представить, что может случиться с нашим народом, если мы лишимся всего этого. Как только гяуры войдут в Казань, так они тотчас разрушат наши мечети, веру нашу предадут греху, а детей и жен наших заставят поклоняться чужому богу. Боюсь, что в этом случае нам не отвоевать не то что Горную сторону, но даже не выставить гяуров из города.
– Важно, чтобы гнев не помутил разум. Будет лучше признать царя Ивана своим ханом, чтобы потом стать свободными, – повторил свою мысль Чура.
Сеид и Чура Нарыков выжидающе посмотрели на Нур-Али.
– Сейчас мы должны принять над собой власть царя Ивана, чтобы спасти Казань, – заключил хозяин дома. – Аллах всюду, и мы должны помнить о том, что у нас есть друзья. Девлет-Гирей и султан Сулейман не оставят нас своей милостью.
– Пусть будет так, – согласился сеид.
На другой день почти все находящиеся в столице казанские вельможи выехали на Круглую гору.
Город подивил мурз своей прочностью. Крепкие дома, мощные крепостные стены – видно, что гяуры их складывали на века.
В Иван-городе была толчея: без дела сновали отпущенные на волю христиане и для порядка, с бердышами на плечах, прохаживались по улицам стрельцы. В церквах священники горланили псалмы, в нос ударил запах ладана.
Князь Микулинский вышел на широкое деревянное крыльцо и челобитием приветил казанских мурз. Следом за Микулинским повыскакивали дьяки и, напустив на себя ученый вид, наперегонки пустились в поклоны.
– Милости просим, – басил князь. – Хлебосол на столе расставлен, вас дожидается.
Мурзы, позабыв недавнюю робость, вошли в дом. Толстые ядреные девки подавали пиво, мед, на подносах приносили мясо и пироги с капустой. Угощение было щедрым.
– Якши, – щелкали карачи языками и не без удовольствия наблюдали за крепкими девками, беззастенчиво таращились в их широкие лица и добавляли с чувством: – Бик якши! Очень хорошо.
Утром казанцы давали клятву на верность московскому государю Ивану Васильевичу.
– Пусть по своей вере присягают, – настоял князь Микулинский. – И пускай книжку свою священную целуют.
Казанские карачи становились коленями на модельный коврик, простирали руки кверху и долго твердили суры из Корана, из коих князь Микулинский понимал только «Алла», после чего объявляли, что клятва состоялась.
Сеид приносил присягу вместе со всеми мурзами, а потом произнес заключительную речь:
– Да пошли на нас свой праведный гнев, великий Аллах, если мы по злому умыслу или случайно нарушим клятву, данную царю Ивану. Пусть же и после смерти нам не будет прощения и тела наши будут страдать, а души скорбеть о содеянном бесчестии. Если мы нарушим клятву, данную на верность царю Ивану, то пусть сразу попадем в джаханнам [72], где гореть нам в вечном огне и быть связанными цепями, и есть нам тогда плоды дерева заккум, которые подобны головам шайтанов, и пить нам тогда гнойную воду и кипяток, который рассечет все внутренности. А потом, если мы нарушим эту клятву, терпеть нам стужу, чтобы наше тело трескалось на холоде и кровоточило. Амин!
Кулшериф поднял руки и, касаясь кончиками пальцев волосатого лица, свершил святое омовение.
А следом за сеидом сотни рук взметнулись в воздух.
– Амин! – прозвучало словно выдох. – Хвала Аллаху!
Карачи один за другим поднялись, повязали на поясе платки. Сеид подошел к князю Микулинскому и объявил:
– Мы сдержали свое слово и дали клятву. Теперь нам держать ответ перед Аллахом. Пусть такую же клятву дадут и твои эмиры.
– Дело говоришь, сеид, – не стал отпираться Микулинский и окликнул стоящего рядом дьяка: – Эй, Степка, чего олухом стоишь да мух ртом ловишь? Покличь воевод, клятву казанцам давать станем.
– С крестным целованием? – засомневался дьяк.
– А то как же? С крестным целованием, как государь московский наказывал.
Первым «проклятую» грамоту давал Семен Иванович. Распахнул боярин на груди багряную рубаху и, оборотясь к мурзам, торжественно молвил:
– Обещаю быть правителем на граде Казани честным. Кровь подданных понапрасну не лить. Мудро внимать всем ябедам и быть справедливым судьей. Веру басурманову не притеснять, жен казанских не смущать и другим не позволять чинить надругание. Чтить казанских князей и на права их не покушаться… На том крест целую. Рассуди и пойми меня, Господи, – коснулся губами Семен Иванович золотого крестика. – Если же я нарушу клятву, то пускай буду предан святыми отцами анафеме.
Следом за боярином, скинув с себя шапки, давали клятвы другие воеводы. Мурзы, стоявшие рядом, время от времени кивали бритыми головами:
– Урус якши!
Семен Микулинский отыскал глазами в толпе мурз и эмиров сеида. Его высокая чалма башней возвышалась над толпой. Кулшериф был спокоен и сдержан.
Клятва свершилась. Высоко над головой прошли грозовые тучи. Дождь пролился за городом.
