– Ты там своего Аллаха попроси, чтобы он надоумил и других казанцев дать клятву на верность царю Ивану, – обратился князь к сеиду. – А за меня ты не беспокойся, лиха я не причиню, а еще Господу помолюсь, чтобы и другие милостивыми были.
На следующий день князь Микулинский отправлял в Казань подьячего Ивана Черемисинова да толмача Степашку, чтобы привели к присяге остальных горожан.
– Вот тебе письмо казанскому народу от самого сеида… Самого главного их мусульманина. Зачитай перед всеми, пусть послушают и не упрямятся, а уж только после этого к присяге приводи. Да, еще вот что. Сам знаешь, народ они хитрющий, смотри там повнимательнее, чтобы лиха никакого не учинили. А еще с тобой Чура Нарыков поедет да дети боярские.
В тот день князь Микулинский в избу не заходил даже в обедню: не уставал распоряжаться, беседовал с сеидом, а потом решил переговорить с Чурой Нарыковым:
– Слыхал я о том, что ты мусульманин добрый. Мне государь об этом отписывал. Усердием твоим он доволен. Быть может, тебя первой рукой и сделаю. Мурзами и эмирами повелевать станешь.
Чура оставался равнодушным к лестным словам, только губы его слегка дрогнули.
– Ты бы в Казани дворы для наших воевод сыскал, а потом дашь знать. Боярские дети приберут в хороминах к нашему приходу.
– Хорошо, пусть будет так, – подумав, ответил эмир.
Когда он ушел, Микулинский подозвал к себе Ивана Черемисинова:
– Татарина ухмыляющегося приметил?
– Видал, князь.
– Ты бы проследил за ним. Он один из главных в Казани, как бы не сотворил чего. Говорит одно, а на уме совсем другое держит.
– Прослежу, боярин, глаз с него спускать не буду, – твердо пообещал Черемисинов.
Еще в раннем детстве Иван попал в Москву. Привез его отец в стольный град да запил, а там и помер спьяну. Мыкался Ивашка по дворам, милостыню выпрашивая, пока наконец не заприметил его боярин Семен Микулинский. За разум и взял его в услужение. Мальчишка оказался толковый, быстро освоил грамоту, а потом боярин приблизил парнишку совсем, и стал Иван подьячим. А дворовая кличка Черемис приросла к парню настолько крепко, что позже он стал подписывать бумаги как Черемисинов.
Прибыв в Казань, Иван Черемисинов через эмира Нарыкова созвал со всех улусов знатных людей, чтобы они дали самодержцу клятву на верность. Карачи становились на колени, читали суры из Корана, а потом целовали священную книгу.
Подьячий Иван Черемисинов прилежно смотрел за тем, как мурзы и простые казанцы один за другим клялись на верность государю, чтобы не было лукавства со стороны граждан. Весь обряд исполнялся в точности. А ближе к вечеру, когда людской поток иссяк и мусульмане разъехались по своим улусам, Иван Черемисинов послал гонца в Иван-город с донесением:
– Лукавства со стороны прехитрых казанцев не узрел. Дают клятву честно. Дворы для бояр и челяди свободны. Царский двор расчищают от хлама, и ждет он своего нового хозяина – боярина Семена Ивановича Микулинского. Пусть же князь пришлет легкий обоз со съестным и отпустит сотню служилых людей в Казань. Тогда мы управились бы быстро. А еще: низкий поклон Ивану Васильевичу Шереметеву и князю Петру Серебряному, да князю Ромодановскому.
– Все сделаю в точности, – пообещал гонец и, пришпорив коня, скрылся в ночи.
Эмир Чура Нарыков вышел к воротам ханского дворца. Здесь было непривычно тихо.
«Десятки лет здесь жили казанские ханы. Более ста лет эта земля была священной для каждого казанца. Именно с этого двора следовали распоряжения о помиловании и казнях. В его стенах объявлялась война и заключался мир. В ханской усыпальнице покоятся все ханы – от великого Улу-Мухаммеда до мятежного Сафа-Гирея. И вот сейчас этот двор должны будут осквернить подошвы неверных. – Эмир бродил по опустевшему дворцу. Никто его не остановил, никто не окликнул. Дворец вымер и напоминал усыпальницу. – Они осквернят стены своим присутствием, опозорят могилы предков, – все более распалялся Чура Нарыков. – Этого нельзя допустить. Нужно сообщить мурзам на Круглой горе, будто урусы хотят обмануть нас. Положимся на волю Аллаха!»
Измена
Семен Иванович еще раз перечитал послание подьячего Черемисинова, облегченно вздохнул и перекрестился на образ святой Богородицы.
– Ну вот и слава Богу, кажись, все идет так, как государем задумано было. Даст Господь, так совсем без крови Казань возьмем. Большая война выиграна будет.
Боярин с легким сердцем отпустил от себя обоз с сотней стрельцов, напутствуя при этом:
– Вы уж, ребятушки, справьтесь, как нужно. Ну а мы за вами сразу после обедни тронемся.
Князь Семен Иванович с раннего утра находился в бодром духе: был весел, много шутил. Петр Серебряный хмуро посмотрел на Микулинского и заметил строго:
– Смеешься, князь, нынче много, смотри, как бы беды большой не вышло.
– Тьфу тебя, окаянный! – чертыхнулся Семен Иванович.
Сказанное слово скребануло по душе, но смеха не отняло, и голос его, как прежде, звучал звонко.
После обедни, под звон колоколов, рать воеводы Микулинского торжественно выехала из Иван-города. Первым шел сторожевой полк, который вел князь Ромодановский. Вместе с ним, развернув по ветру бунчуки, ехали черемисы, уланы и казаки. Отдельно от остальных отрядов держались казанские мурзы.
По дороге встретили боярских детей – посланных ранее с Черемисиновым в Казань. Комкая шапку в руках, старший из них, детина лет двадцати, рассказывал ладно:
– В Казани дело складывается по-божески. Татары клятву дают на верность государю. Ежели так и далее пойдет, то скоро вся земля Казанская государевой станет.
– А как там подьячий Черемисинов?
– Иван Черемисинов шлет тебе поклон низкий, боярин. Говорит, что казанцы клянутся честно.
– Ну и хорошо, – тряхнул рыжей бородой Семен Иванович.
Татары же хранили молчание. Никто из государевых служилых людей не обратил внимания на отъехавших в сторону эмиров Ислама и Алике.
– Гяуры сначала пришли воевать наши улусы, потом построили на отчей земле свой город и отняли у нас Горную сторону. Даже этого им показалось мало, теперь они хотят забрать у нас все! – возмущался Ислам.
– Скоро они захотят отнять у нас и веру!
– Ко мне из Казани прибыл гонец от Чуры Нарыкова. Он сообщил, что гяуры надумали уничтожить всех казанцев, как только войдут в город, – потянул за поводья Ислам. Конь остановился, зафыркал, а потом дернул крупной головой. Попридержал жеребца и Алике. – Нам не нужно пускать князя Микулинского в город.
– Но как это сделать, если его полки в трех часах езды от Казани?
– Нам нужно выехать вперед и убедить в своей правоте даже тех казанцев, кто уже дал клятву, – высказался Ислам.
– Но сейчас едем к боярам; важно, чтобы наш отъезд не вызвал никаких подозрений, – повернул жеребца Алике навстречу Семену Микулинскому. – Эмир! – почтительно обратился он к коню. – Дозволь прибыть нам в Казань раньше твоих полков. Нам хотелось бы подготовить тебе достойную встречу.
– Ну, скачите вперед, ежели так, – улыбнулся широко боярин.
Город был готов к предстоящим переменам. Всюду деловито сновали стрельцы, а в самом дворце заканчивались приготовления к встрече нового хозяина. Ворота крепости были распахнуты настежь, караул отпущен.
Эмир Алике, подгоняя скакуна плетью, ворвался в город, следом спешил Ислам.
– Затворяйте ворота! – прикрикнул он на стоящих неподалеку уланов.
Заскрипели ворота, и вход в Казань был закрыт.
– Мусульмане! Правоверные! – Алике ворвался на заполненную народом площадь. – На нас надвигается большая беда. В город идут урусские войска – не для того, чтобы принести мир, а затем, чтобы сотворить разрушение. Они сожгут ваши дома, будут глумиться над вашими женами и дочерьми, не
