телевидении мечтай (Розинг? а как же Зворыкин?!). Мне плащ-палатки не досталось. Сам виноват, вовремя не озаботился. Апрель же – совсем не июль, особенно в двадцать минут первого… Нет, уже в двадцать три.
Ночь, станция Персиановка, недоступная «железка». Совсем рядом, в полуверсте, для морского бинокля – пустяк. Подобрались почти вплотную, благо и трава высокая, и курганчик попался, словно на заказ. Блаженствуй в свое удовольствие, наблюдай… коченей.
– Хлебни! – фляга в плотном чехле возникает перед носом в самый подходящий момент. «Шустов» от Богаевского? Хорошо бы!..
…Уф! Фирменный, кошерный! Уважил, командир!..
– Мне лично все ясно, Филибер. Бронепоезд настоящий, для Германского фронта делали, с Норденфельдами, как на твоей «Сюзанне». Окопы по уставу, даже часовые не спят. А в целом…
– Будем брать?
Будем! Дорогу Брундуляк перекрыл намертво, на каждой станции – окопы, блиндажи, гарнизоны. Железные черепахи не спят, ходят дозором от Новочеркасска до самого Миуса. Персиановка же не просто станция – крепость. Здесь и склады, и резервный бронепоезд, и…
– …За бронепоездом еще эшелон стоит, отсюда не видно. Спрятали! Там вагон Кривошлыкова. Слыхал о таком?
…Михаил Васильевич – но не Фрунзе. Бывший прапорщик, Подтёлкову-Брундуляку – правая рука. 'Тихий Дон', том второй.
– А еще в этом поезде сестричка милосердия обретается – зазноба товарища 'красного президента'. Смекаешь, Филибер?
Смекаю. Бить надо от всей души, с размахом, по сопатке, до красных соплей, чтобы у Подтёлкова от злости не крыша съехала – печень кровью набухла и лопнула. Чтобы врассыпную разбежался, встречных увеча пиками усов, как и завещал классик.
…Усишки, правда, у бывшего подхорунжего явно подгуляли. Не Буденный, даже не Мамонтов.
– Гарнизон, считай, с тысячу, но бойцы так себе. Красная гвардия и моряки. Не шахтеры.
– А то! Шахтеры – это тебе не мореманы-кокаинщики, – не без гордости соглашаюсь я, всматриваясь в залитую серебристым светом ночь. Красиво! Почти Куинджи – если бронепоезд вычесть.
Мы его и вычтем. Накопали бойцы-красноармейцы вокруг станции окопов, а дальше нос не суют. А зря! Это на карте «железка» одна-единственная, кубыть сосна в степи. За годы войны начали расти от дороги- дерева ветки и веточки: на запад, к близким угольным шахтам, на восток, к рыбным промыслам на Сале. Один из таких отростков совсем рядом, прямо за нашей спиной. Рельсы дотянуть – полдня работы. А там… 'Сюзанна ждет!' Мы – мирные люди, но наш бронепоезд…
– Ты, Филибер, не слишком хвастайся. Тоже мне, шахтерский батька!
Ушастый перекатывается ближе, ложится рядом, упирается плечом. Смеется.
– Я с господами углекопами три месяца самогон пил – когда в Макеевских копях комендантствовал. Отличный, тебе скажу, народ. А уж мадемуазели!..
– 'Прощай, Маруся-ламповая', – вновь соглашаюсь я. Было, было! То ли ушастый отбил чернявую у забойщика-пролетария, то ли совсем наоборот…
– Алика! – Чернецов шепчет в самое ухо, оглядывается. – Алика ее зовут. Только ты, Филибер, никому!.. Понял?
Я тоже оглядываюсь. Уж не подслушивает ли сам 'красный президент' Брундуляк?
– Она татарка, мусульманка… И большевичка к тому же. Представляешь? Меня в Новочеркасск отзывают, а она за револьвер. Нет, не в меня – в себя. Слава богу, успел, руку перехватил. Теперь письма пишет, приехать обещает. Нет, я не против, но…
Надо бы посочувствовать. Или хотя бы промолчать. Татарка, большевичка… Письма пишет – а по какой почте присылает? 'Partisan`s Mail Express'? А если таки присылает… Влип, Иван Царевич!
– У меня, Василий, поп знакомый есть – отец Серафим. Могу под конвоем доставить. И окрестит, и… Или в ислам перейдешь? Ножницы подарить?
– Иди ты!
Не пойду. Это ему за «земгусара». Будет знать!
– Все ясно, Василий. Как на ринге – удар обманный, удар смертельный. Я первый, ты – второй. Ты – здесь, я…
– Какой ты бодрый, Филибер! Смотреть противно. Значит так. Отряд я тебе выделил, народ надежный – местные, наши. «Казара»! Сами разберутся в лучшем виде, твоя забота – начальство изображать. И все! Под пули не лезь, не вздумай. На хрена мне Новочеркасск, если тебя ухлопают? Это ты понял, земгусар?
– …А вы, ваше высоблагородие Микола Федорыч, не сумлевайтесь и не волнуйтесь здря. Вам еще с Василием Михалычем Новочеркасск от нелюдей краснопузых, в жилу их язви, выручать, на Москву Кременную идти. Наша она, Раздорская-станица, с дедов-прадедов наша. Мы ее и свободить будем, иначе не простится – ни на земле, ни на Небе, Господи спаси и помилуй! Наша забота, кровная, уж вы не обижайтесь. Так что в сторонке держитесь и юнкарям своим закажите. Ох, Микола Федорыч, что ироды эти с народом сотворили, подумать страшно. Волком выть охота, я вам скажу. От мы их и будем скубать, кубыть волки кутят! Считай, на татар идем, на Мамая-беса… И еще просьба есть – от всего обчества. Наденьте погоны, потому как сейчас самая лютость начнется, не обознаться бы по горячке. И станишникам любо будет, когда на майдан сам полковник Хвилибер пожалует – при погонах да при шашке, как годится. Так у вас и шашки нет? Ну, Микола Федорыч, разве можно так? Вроде и полковник, а дитё дитём!..
– Мудак, ой, мудак!
Присел поближе, коснулся рукой залитого кровью лба, поднес пальцы к глазам. Почему-то захотелось
