– Рад несказанно, – встречал прибывших большим поклоном боярин. Гости также трижды ударили челом. – А вот это хозяйка моя, Марфушенька, – подтолкнул он вперед рыхлую бабу с провисшим задом, которая, подобно юной девице, прятала полное лицо в край платка. Это была честь – хозяйку дома показывали самым именитым гостям. Бояре поклонились и ей, задержав слегка у земли поклон.
Стол был уж накрыт, шустрые девки прислуживали боярам и окольничим: наливали вина, расставляли блюда. И когда гости уже стали икать от сытной и жирной пищи, Шуйский прогнал челядь и заговорил о главном:
– Я тут сыск устроил, как мне Иван Васильевич наказывал. Двух татей изловил, а они-то и показали, кто город подпалил. – И, вытянув шею, словно намеревался дотянуться до самих ушей бояр, произнес: – На Яшку Хромого указали да еще на Гордея Циклопа.
– Ах, вот оно как! – встрепенулись разом бояре.
А Петр Шуйский продолжал:
– Поначалу тати помалкивали, а как заплечных дел мастера стали по пяткам лупить, так сразу во всем и признались. Рассказали, что запалили Москву во многих местах, вот потому она и вспыхнула разом.
– А как же про покойников и сердца человеческие? – усомнился Юрий Темкин.
– Выдумки все это и блажь! Яшка Хромой не дурак, об этом он велел нищим на базарах говорить. Вот молва потому и разошлась.
– Казнить его, злодея!
– Да разве его, окаянного, сыщешь?! Он, видать, в лесу где-то сидит.
Петр Шуйский терпеливо дожидался, когда бояре поутихнут, и продолжил:
– Яшка Хромец, конечно, злодей, только мы и до него доберемся. Но есть во дворце которые пострашнее самого Яшки будут.
– О ком ты, Петр? – оробели бояре.
– О княгине Анне Глинской со своими отпрысками, вот о ком! Как Елена царицей стала, так она всю свою нищую родню в Москву перетащила. Только гляньте, бояре, какие они себе имения за Земляным городом повыстраивали! Все в золоте ходят. Где его не нацепили, так это на заднице! А вспомните, государи, как Елена бояр обижала? Кого живота лишила, а кого в ссылку отправила. Говорили мы ей, бедовой, что отрыгнется наше горюшко сполна, вот раньше времени и сгинула царица. Только расчет у нас с Глинскими неполный, до сих пор Юрий и Михаил ходят задрав голову. Считают, что Гедиминовичи познатнее Рюриковичей будут. А ведь Гедимин всего лишь слугой был, своему хозяину сапоги с ног стаскивал. А Рюрик – князь потомственный!
– К чему ты клонишь, Петр, говори как есть. Мы сами от Глинских настрадались, поймем тебя, – пробасил Челяднин.
– А я вот к чему это говорю. Скажу государю, что во всем Глинские повинны, будто бы они Москву подожгли, а вы мне в том пособите. Государь-то молод еще, не так давно из колыбели на землю спрыгнул. Ежели мы все разом ему нашепчем, тогда он Глинских назад в Литву отправит.
– А ведь дело говорит Петр, – поддержал брата Федор. – Князья Шуйские всегда ближе всех к трону были, а сейчас теснят нас всякие чужеродные. Теперь вот Захарьины появились. Царица-то, сказывают, тяжелая, к Христову дню родить должна, тогда Захарьины Шуйским и шагу не дадут ступить.
– Ничего, мы еще и до Захарьиных доберемся, дай только срок, – зловеще произнес Петр Шуйский.
Хоромы Петра Ивановича гости покидали хмельными. Федор и вовсе до упаду напился, подхватили пьяного боярина под руки радивые слуги и бережно уложили в телегу на сено. Петр проводил гостей до самых ворот, а потом махнул на прощание рукой и вернулся обратно.
– Эй, Яшка, выходи! Где ты там?! – крикнул Петр.
Из сеней вышел Яшка-разбойник, тяжело волоча за собой хромую ногу.
– Слыхал? – спросил боярин.
– Слыхал, – с усмешкой отозвался тать.
– Знаешь теперь, что делать?
– Как не знать, боярин, разумею.
– А теперь ступай... Да не через красное крыльцо! – сетовал Петр Шуйский, вытаращив глаза. – Через заднюю комнату иди да клобук на самое лицо надвинь, чтобы никто не признал, а слуга тебя за ворота проводит.
С Яшкой Хромым Петр Иванович Шуйский сошелся в ссылке, пропадая в Богоявленском монастыре под Вологдой, зарабатывая праведными трудами себе прощение. Именно туда с покаяниями после всякого душегубства любил являться и тать Яков. И кто бы мог подумать, что эта неравная дружба между князем и убивцем может перерасти в нечто большее.
На следующий день по царскому повелению к Успенскому собору, единственному уцелевшему в Москве, караульщики стали сгонять московитов на совет. И когда площадь стала тесной, на помост вышел Петр Шуйский.
– Господа, – обратился он к холопам по-новгородски, – доколе нам бесчинства терпеть от злодеев разных! И года не проходит, чтобы лиха на московских людей не напустили! То мор учинят лиходеи, а то пожар устроят! Вот теперь, господа, собрались мы с вами всем миром, чтобы уличить этих лиходеев и к суду вашему призвать. Кто же они?
Московиты настороженно притихли, слушая боярина, и едва он произнес последние слова, как площадь зашумела многими голосами:
– Глинские!
– Глинские виноваты!
– Княгиня Анна да сыновья ее Михаил и Юрий Москву подожгли!
Юрий Глинский среди прочих бояр стоял на помосте. Он смотрел на чернь, которая только ждала знака, чтобы начать крушить все подряд. Юрий озирался по сторонам, как бы ища поддержки, но видел лишь равнодушные лица бояр – для них он все такой же литовский чужак, каким прибыл сюда.
Петр Шуйский усмирил разгневанную толпу одним взмахом руки:
– Как же это случилось, господа? Может, из вас кто видел? Если так, то пусть выйдет и расскажет все без утайки и страха честному народу.
Сквозь толпу пробрался мужик в потертом зипуне из домотканого сукна. Волосенки его жиденькие выбивались из-под малахая желтой слежавшейся соломой.
– Как же не увидеть такое? Видал! Вот тебе крест, господи, что видал! Чтобы мне света божьего никогда не углядеть, если неправду молвлю. Клянусь образом Спасителя и всеми святыми, ежели я солгал, чтобы мне божьих образов никогда не знать, если хоть слово напраслины выскажу, – яростно убеждал в своей правоте мужик.
– Сказывай.
– Ага. Вечером это было, когда колокола вечерню отзвонили. Я от свата к себе в посад шел. Не ровен час, и ворота могут прикрыть. Я бы и ушел сразу, если бы не увидел, как сани княгини Анны выехали. Нечасто она в город выезжает, вот я и засмотрелся. А тут княгиня Анна подъехала к Никольскому монастырю, с кареты сошла, а за ней девицы – шасть! И под руки ее подхватили. А она от них отстранилась, из-под тулупчика достала горшок и давай водицей ворота монастыря опрыскивать. А на следующий день он и сгорел! Только одни головешки тлеть остались.
Мужик уже давно канул в толпу, а крики ярости не унимались.
– Кто еще видел злодеев? – не сразу унял беснующихся Петр Шуйский.
– Если позволите, господа, я скажу, – протиснулся вперед статный верзила. – Вот господин говорил, что княгиню Анну видел, а я крест целую... видел, как этот ирод, – ткнул детина перстом в остолбеневшего Глинского, – сердца человеческие на кладбище вырезал, а потом в воде их мочил!
– Ах ты, иуда! – потянулся Юрий Глинский рукой к горлу смерда. – Задушу!
Но детина проворно спрыгнул с досок и шустро пробрался через толпу, которая всколыхнулась волной и приняла в себя молодца.
– Юрий Васильевич, шел бы ты отсюда, – сжалился над Глинским Челяднин, – не ровен час, и затоптать понапрасну могут. В собор иди Успенский, – шепнул он ему на ухо, – не осмелится чернь в святое место вломиться.
– Чего мне бояться, ежели я в лукавстве не повинен, – ерепенился князь.
