– Спасибо за честь, государь Иван Васильевич!
– Царь велит надеть вам все нарядное и чтобы благовоний на себя не жалели, мятой и ромашкой умылись, а в косы ленты пестрые вплели, – продолжал Федор Басманов. – А потом царь Иван Васильевич вас пожалует. Ну, чего застыли, девоньки? Или от счастья своего сомлели? За одним столом с государем будете на пиру сидеть.
Честь и вправду была великая. Не всякий думный чин с царем трапезничает, а тут девки сенные и мастерицы простые.
Ойкнула в ряду девка, не то от страха, не то от радости, а на лицах ближних бояр остались улыбки.
– И вот еще что, Федька, зеркал бабам в горницы натаскайте – пускай на себя посмотрят. Из казны жемчуг дать, пусть волосники[60] и убрусы украсят. А потом веди их в трапезную комнату, – распорядился Иван.
Когда девки появились через час в царевых покоях, то ошалели от увиденного великолепия. Через всю трапезную комнату протянулись столы, заставленные множеством блюд, на которых печеная семга и пупки заячьи, сельдь на пару и куры на вертеле, баранина заливная и студень свиной. На блюдах горками лежали печень жаворонков, потроха бараньи, а самый центр украшали пяток лебедей с расправленными крылами. А пирогам на столах и вовсе нет счета.
Стольники замерли в поклоне и приветствовали баб так, будто к столу явились вельможи.
– Эй, стольники, на баб глаз не пялить! – распорядился Федор Басманов. – Рассадить всех по лавкам, да чтоб тесно не было.
Девок посадили между боярами. Мужи жались к ним боками и походили на похотливых юнцов, попавших к девицам во время купания.
– Угощайтесь, девоньки, – сказал со своего места Иван Васильевич, принимая из рук стольника малиновую настойку, – все здесь ваше! А вы, бояре, девкам скучать не давайте, только за бока сильно не щиплите. А это что за красавица? – заметил Иван в дверях полнотелую бабу. – Во дворце я раньше тебя не видывал.
– Из мастериц я, – сказала девка, – кликать Федуньей, мой батюшка у тебя, государь, в свечниках служил.
Эта девка напомнила Ивану Васильевичу его первую страсть, женщину, которой он овладел, когда ему минуло двенадцать. Бесхитростно учила она его науке любить. Как же ее звали?.. Анюта! Много потом перепробовал баб, а первую зазнобу не позабыл. Пальцы у нее, помнится, были грубые, мастеровые, каких не встретить у иного мужа. Вот по такой ласке истосковался Иван. Другие бабы понежнее были и к мужниному телу боялись прикоснуться, а та и руками любить умела. Как проведет ладонью по коже, так душа наружу выскочить готова. Иван помнил ее голос: «Ты, Ванюша, перед бабами не робей. Люби их всяких, какие они есть. А они тебе благодарны будут. Ты царь, а перед государем любая баба беззащитна. И если девка даваться не будет, то только из лукавства, стало быть, хочет она того, чтобы ты ее силком забрал».
Иван частенько вспоминал слова Анюты, испытывая робкое сопротивление со стороны девиц; государь воспринимал эту слабую защиту едва ли не за один из обязательных приемов любовной игры. И если девица отдавалась сразу, он начинал чувствовать себя обделенным.
– Садись подле меня, вот сюда садись... рядышком. Здесь когда-то царица сиживала. А сегодня твое место будет. Нравится тебе здесь, Федунья?
– Как же место царицы может не понравиться, только высоковато оно для моего зада, – хихикнула девка.
– Эй, стольники, налить девонькам по полному стакану медовухи. И пить до капли, чтобы государя своего не обидеть! А вы, гусельники, играйте побойчее, так, чтобы тоску с души своротить.
Весело бренчали гусли, и берендей, распалясь от крепкого вина, наяривал частушки. Девки поначалу жеманились, стыдливо прикрывая косынками лица, а потом, поглядывая друг на дружку, помалу входили в веселье.
– Бабы! – орал Федор Басманов. – Докажите государю нашему, что веселиться умеете! Сымайте платья, пусть Иван Васильевич красу вашу сполна разглядит.
Замешкались девки, а государь уже на Федунью прикрикнул:
– Сымай платье! Не силой же государь его стаскивать должен?
– Для государя и сорочку последнюю скинешь! – не растерялась Федунья.
– А вы чего, бояре, насупились?! Или царские слова для вас не указ?! Скидайте на пол свои опашни! Не сметь отставать от девиц!
Следом за гусельниками заиграли скрипошники, наполняя комнату бесшабашным весельем.
– Эй, карлы и карлицы! – выкрикнул Иван Васильевич. – Помогите же боярам разнагишаться. Да пока последние порты с них не снимете, не отступайте! Ха-ха-ха! – Обнимал за полные плечи Федунью царь.
В Трапезную комнату понабежали карлы и карлицы. С гиканьем и свистом маленькие разбойники набросились на бояр и, не считаясь с чином, вытряхивали их из рубашек и портов.
Рвались кафтаны, трещали опашни, а на полу беспризорно разбросаны платья. Бояре не отставали от государя: без стыда голубились с девками, хватали их за голые бедра. А любимый царский шут Онисим подхватил под руку обнаженную девку и чинно засеменил по кругу. Два нагих тела забрали все взгляды, у одних это вызывало хохот, другие лишь слегка улыбались, и только немногие наблюдали сцену со страхом.
Невозмутимыми оставались одни стольники, которые чинно ходили между едоками и подавали с подносов солонину с чесноком и пряностями.
Девки перестали стесняться совсем. Басманову уже не нужно было теребить их громким голосом, и они крикливыми галками галдели сальные частушки.
– Свечи гаси! – распорядился Иван. – И разбирай по бабе! Местов под столом для каждого хватит. Ежели кто при свечах захочет, так неволить никого не станут. Ба! – Иван Васильевич заприметил среди всеобщего безумия мрачную фигуру князя Семена Оболенского, который жался в самом углу и, видно, совсем не желал попадаться на глаза государю. – А ты чего, Семен Федорович, при наряде? Я же сказал разнагишаться! Или твоя плоть так стара, что ты ее напоказ девкам выставить стесняешься? – весело поинтересовался Иван. – Так мы тебя неволить не станем, мы князю степенную бабу найдем и такую же ветхую, как и он сам! – хохотал государь.
Губы у Оболенского от обиды задрожали. Великий князь Василий Иванович тоже насмешником мог быть, но бояр перед холопами не срамил.
– Если ты, Иван Васильевич, в срам обратился, так не думай, что за тобой и остальные бояре последуют! – дерзко отвечал князь.
Иван Васильевич слегка отстранил от себя Федунью и попросил ласково:
– Продолжай, Семен Федорович. Знаю я, что в речах ты удержу не знаешь. Сказывали мне бояре, что ты батюшке моему мог правду в глаза глаголить, вот и я хочу тебя послушать.
– Не хула это, государь, от боли идут сии гадкие слова! Накипело у меня. Вот здесь стоит! – чиркнул большим пальцем по шее боярин.
Князь Оболенский и вправду был зол на язык. Ему ли бояться самодержца, если его род в знатности не уступает царскому. Семен Федорович был боярином еще тогда, когда нынешний государь и не народился. И кому как не старейшему из бояр знать про порядки московских государей.
– Срам все это, Иван Васильевич! Бога бы побоялся, вспомнил бы своего покойного благоверного батюшку. Вот кто христолюбив был! А ты, вместо поклонов и молитв, исполнения дел царских, баб пропащих во дворец наприваживал и сам им в грехе уподобился. Даже халата на тебе нет! Грудь нагая, а бабы и вообще стыд потеряли. Тьфу! – смачно харкнул боярин. – Ежели не боишься стыдом бармы великокняжеские запятнать, ежели наплевать тебе на то, что челядь о тебе молвить станет, так подумал бы о нас, о слугах твоих старших, кто еще твоему батюшке служил и не привык к такой срамоте.
– Поучи ты меня неразумного, князь, – совсем ласково просил царь, – поучи.
Веселье угасло.
Последний раз ударили по струнам гусельники – праздник закончился и для них: карлицы, пряча свою убогую наготу, забились по темным углам.
– Уразумей меня, государь, не со злобы я говорю, – прижимал обе руки к груди князь Оболенский, – а из
