нибудь проведаешь. А потом каждое слово мне передашь.
– Передам, матушка, все как есть передам!
– А ты чего хотела сказать, Матрена? – спросила государыня у боярышни Куракиной, сидевшей напротив.
Некрасивая, с крупным мясистым лицом, вечно угрюмая, она обычно молчала. Только быстрые пальцы перебирали спицы, выделывающие очередной узор.
Отложила рукоделие боярышня и угодливо улыбнулась:
– Ой, государыня! На Сретенской горе слободские мужики с солдатами подралися. О-о! – закачала девка головой. – Народу-то собралось! Одни биться, а другие на зрелище поглазеть. Как вышли стенка на стенку, так руки-ноги друг дружке переломали.
– А из-за чего драка-то была? – поинтересовалась государыня, думая о чем-то своем.
– Пятидесятник из надворной пехоты к ихней девке ходить повадился.
– Что за девка-то? – вяло полюбопытствовала Евдокия.
– Дочь дьяка Преображенской церкви, – уверенно произнесла боярышня.
Царица слегка кивнула:
– Знаю. Девка красивая, со статью уродилась. И коса, что у нашей Марфы, такая же толстенная, – показала она взглядом на девицу, сидящую рядом.
От общего внимания девка зарделась и потупила взор, уперевшись синими глазищами в ладони, сложенные на коленях.
Вроде бы и терем свой не покидает, а однако знает все, что делается в каждом уголке Москвы.
– Только цвета другого – рыжего! – продолжала бойко боярышня. – А та девка местному парню пригляделась. И побили они пятидесятника. Тот же надворную пехоту Васильевского полка привел. Вот и дрались, покудова друг дружку не покалечили.
– А что государь-то? – все так же равнодушно поинтересовалась Евдокия. Не о том ей хотелось вести разговор.
– Повелел выпороть зачинщиков, на том и поладили.
– На базаре в Наливках продавали зверя диковинного. Сам мохнатый такой, а лапы, как у человека. Зубы скалит да кричит громко.
Каких только новостей не услышишь!
– Не обезьяна ли? – предположила государыня.
– Обезьяна! – радостно подхватила боярышня. – Мартышкой кличут! Купец-то ее за веревочку привязал, а она все вокруг себя прыгает.
– И кто же купил такую забаву?
– Пришел приказчик князя Василия Голицына, вот он и купил. В клетке, говорит, держать стану на потеху Василию Васильевичу.
Девки дружно прыснули. Но, взглянув на государыню, серьезно надувшую щеки, немедля примолкли. Ежели Евдокии Федоровне не до смеху, так и нам не смешно.
Редкий день государыня не собирала в тереме мамок и боярышень для совета. Разбредаясь по базарам и княжеским домам, они несли в светлицу новости, о которых судачили в городе. Не покидая дворца, Евдокия Федоровна прекрасно знала о том, что творится за его пределами, и девки, не лишенные артистизма, под видом юродивых и бродяжек проникали в княжеские дома и, нацепив маску покаяния и усердия, жадно вслушивались в каждое оброненное слово. Так что подчас Евдокия Федоровна знала о Москве гораздо больше, чем глава Преображенского приказа.
– Что на дворе у князя Ромодановского? – спросила царица у Платониды, девки широкой кости и со смурным взором. Вот такой только в юродивых и шастать.
Пошел уже второй год, как она прибилась к Преображенскому приказу. Принимая ее за сироту, сердобольные пехотинцы выносили ей хлеба с сальцем, чем она большей частью и кормилась.
Так и пребывала она близ Преображенского приказа, всегда сытая и малость хмельная. А еще поговаривали, что между ней и десятником полка случился грех, который едва ли не намертво привязал ее к Преображенскому приказу. Может, и приврали где, но странно было видеть, как ширококостная нескладная девка с прыщавым лицом начинала светиться только при одном упоминании об удалом десятнике.
– Князь Ромодановский говорил, что в Москве-реке утоп француз, – перешла на заговорщицкий шепот боярышня. – Будто бы и не сам утоп, а ссильничали над ним.
– Что за француз? – насторожилась царица.
– Бомбардир Преображенского полка... – Девичий лобик сморщился в тщетном усилии. – Как же его звать-то... Жеральдин! – просветлело личико боярышни. – Так вот, по делу Жеральдина сыск учинили. Сказывают, что он полюбовником Монсихи был, а при нем письма от нее отыскались.
Нутро государыни обдало полыменем. Легкой краской залило лицо.
– Неужели Анны Монс? А может, подметные?
– Ее самой, государыня, – поспешила заверить Платонида, отчаянно закивав крупной головой. – Об этом князь Ромодановский и говорил, – так же страстно продолжала боярышня. – Он еще сказал, что нужно будет об этом Петру Алексеевичу поведать, но боялся за девку. Дескать, хоть баба бедовая, но уж больно красивая, без нее в Кокуе будет скучновато.
Багрянец медленно заползал к ушам.
– Подите прочь, девки! – махнула рукой царица, выпроваживая боярышень.
Девки вскочили с лавок и, шурша тканями, поспешили к двери. Следом павами, приподняв высоко головы, поплыли боярыни с мамками.
Спрятав ноги под лавку, сидеть осталась только Марфа Михайловна, угодливо подавшись плечами к государыни.
Хлопнула негромко дверь за последней из мамок, и в коридоре, свободном от матушкиного присутствия, раздался беззаботный девичий смех.
– Что скажешь, Марфа?
Нынешняя ноченька прошла в симпатии, а потому в светлицу к государыне Марфа пришла, не выспавшись. Сомлев, боярыня негромко посапывала, оперевшись плечом о стену.
Услышав голос Евдокии Федоровны, она невольно встрепенулась и отодвинулась от самого края лавки. Того и гляди, брякнешься на пол с недосыпу!
До замужества Евдокия с Марфой слыли близкими подругами, благо, что хоромы родителей стояли неподалеку, а невысокий плетень был единым на оба двора. Так что боярышни секретов друг от друга не держали, без стыда рассказывая о невинных и страстных поцелуях, что дарили им бедовые отроки с Замоскворечья.
– А что тут поделаешь, государыня? – глаза боярыни плутовато блеснули. – Молодые они, бесталанные. Им бы только позубоскалить! – Мелко прыснув, продолжила: – А ты вспомни, Евдокия Федоровна, какие мы сами были. Хе-хе-хе! Тоже особенно шибко не печалились.
– Да не о том я, Марфа! – отмахнулась государыня. – Что ты об Анне Монс думаешь?
Боярыня закатила глаза. Важно понять, чего хочет услышать государыня.
– О-о! Паскудница она большая, Евдокия Федоровна! Была бы моя воля, так я бы волосья ей все повыдергивала! Вот те крест, повыдергивала! – спешно перекрестилась боярыня.
– Фу, ты, Марфа! – нахмурилась государыня. – Я спрашиваю о том, как у Петра с этой Монсихой сложится? Как ты думаешь?
Приосанилась боярыня, сделавшись повыше ростом. Непомерная стать выпирала даже через широкий кафтан. Призадумалась.
– Я так разумею, государыня... Ты уж меня извини, лукавить не способна, буду молвить, как есть. – Выпучила боярыня глаза, вот сейчас правда из ее уст так и посыплется. – Непутевый тебе муженек достался, Евдокия Федоровна. Больше о бабах думает, чем о тебе, родимой.
– Да ты дело говори! – в сердцах воскликнула государыня. – Бросит он эту Монсиху или нет? Вернется ли ко мне?
Вот и пойми ты после того царицу!
– Я еще не договорила, государыня. Петр у тебя с характером, Евдокия. Подле себя никого не потерпит. А уж если кто обманул его, так вовек не простит, со света сживет! – убежденно проговорила Марфа.
