окровавленном переднике.
– А нам-то чего, – невесело буркнул Матвей, скосив взгляд на государя, продолжавшего о чем-то переговариваться с Лефортом. – Придется так кромсать... Кажись, и не помер все-таки... Пошевелился! Видать, рассудок ушел. Оно и легче... Давай двинем его малость, чтобы сподручнее было.
Ухватив приговоренного за плечи, палачи повернули его к государю. И совершенно без эмоций, как если бы выполняли рутинную работу где-нибудь в Мясном ряду, довершили начатое – поотрубали конечности, а затем и голову.
Стрельцы, стоявшие у помоста, наблюдали за казнью безучастно, с ледяным спокойствием. Похоже, что некоторых из них зрелище даже забавляло, на лицах появились скупые улыбки. Помирать – дело знакомое! Ни ропота, ни протеста. Обыденные поклоны на три стороны. Все приговоренные, пренебрегая вниманием Петра Алексеевича, поворачивались к нему спиной и, встав на колени, клали голову на колоду, еще не остывшую от пролитой крови.
В этом было нечто противоестественное. Со стороны могло показаться, что они хотели поделиться с колодой чем-то самым сокровенным, и только когда голова отлетала в сторону, а обессиленное тело сваливалось подле, становилось понятно, что разговор не состоялся.
Стрельцы поднимались на помост один за другим. Без страха. Молча гибли под топором, едва успевая произнести последнюю молитву. Кровь обильно брызгала во все стороны, и скоро мощи князя Милославского сделались багровыми.
Государь терпеливо досидел до конца казни. Дернув нервно щекой, проговорил:
– Скоро черед наступит сестрицы! Никуда она от меня не денется!
Когда последняя голова была отправлена в корзину, Петр Алексеевич поднялся и скорым шагом зашагал к одноколке, увлекая за собой генерала Лефорта.
– А с костями Милославского-то что делать? – крикнул вдогонку государю палач Матвей.
Приостановился Петр Алексеевич и зло бросил через плечо:
– Брось в овраг! Пусть воронье позабавится.
Глава 15
БАЛОВСТВО ЦАРСКОЕ
На утро царем Петром была назначена аудиенция шведскому послу, в которой планировалось подписать проект нового мирного трактата со Швецией.
Прождав русского государя около трех часов, посол барон Кинэн вернулся на свой двор, не солоно нахлебавшись, предварительно объявив свое неудовольствие опозданием Петра и заявив, что шведскому королю вновь было нанесено оскорбление, о чем он немедленно вынужден будет известить Карла XII.
Напрасно князь Михаил Апраксин, глава Посольского приказа, пытался убедить несносного барона в том, что Петра Алексеевича задержали неотложные государственные дела, но тот оставался непреклонным и твердил одно и то же:
– Я вынужден буду доложить о произошедшем его величеству шведскому королю Карлу XII! Сначала меня обваляли в курином помете на дворе князя Ромодановского, а сейчас оскорбляют тем, что не желают принимать.
Окольничий Апраксин лишь глубоко вздохнул. Петру Алексеевичу следовало бы прежде переговорить с послом, а уж только после того уезжать на казнь. Выполнил государственные дела и ступай себе, забавляйся зрелищем!
В Посольский приказ государь так и не явился.
Дел набиралось невпроворот. Сразу после казни он направился к дому Анны Монс, который он подарил ей с полгода назад и с затаенным злорадством наблюдал за тем, как солдаты выбрасывают из окон ее вещи. После чего на пару с Францем Лефортом направился в Пыжевскую слободу залечивать душевные раны, где, по словам генерала, девки были особенны хороши.
Так что в Кремле Петр Алексеевич появился только на третьи сутки. Услышав от Апраксина об обиде шведского посла, только фыркнул:
– Эка невидаль!
И тотчас пожелал отведать своих кислых щей в любимой беседке.
Откушав кислых щей, Петр Алексеевич решил устроиться на послеобеденный сон. Лучшего ложа, чем охапка сена, трудно было придумать. Приказав денщику бросить ее под куст, государь расположился спать. Ворочался он долго, но голова не могла отыскать нужного положения.
– Алексашка! – подозвал Петр к себе денщика.
– Чего изволишь, государь?
– Когда жрал?
– Да уже четвертый час не жрамши, – уверенно отвечал слуга.
– На землю ложись, брюхо для головы подставь! – пожелал царь.
Денщик покорно вытянулся на траве, подставив под голову государя впалый живот. Оно как-то поудобнее будет, и голова никуда не скатится.
– Урчать будет, дубиной огрею! – пообещал Петр Алексеевич, приподняв тяжелую трость.
Денщик сделал вид, что обиделся.
– Да разве я не понимаю, государь!
Была такая привычка у царя вздремнуть после обеда, а потому денщики стойко пропускали обед, понимая, что их изголодавшаяся утроба может послужить государю подушкой. За малейшее урчание Петр Алексеевич немилосердно колотил дубиной.
Помяв живот денщика, как бы пробуя его на пригодность, Петр Алексеевич остался выбором доволен. И бухнулся головой прямо на пупок!
Утроба денщика не подвела – даже не екнула. Сон тоже выдался хорошим – снились девки, кружившиеся в хороводе. Государю так и хотелось пуститься с ними в пляс, но ноги отчего-то не слушались, и за весельем приходилось наблюдать со стороны.
Возможно, именно поэтому Петр Алексеевич проснулся в прескверном настроении. Неприкаянно пошатался по саду, после чего вернулся к беседке. Пнул денщика, успевшего расположиться на пуке соломы и задремать, мирно сложив ладошки под голову. А когда тот вскочил, коротко распорядился:
– Запрягай одноколку!
Уже через полчаса Петр Алексеевич остановил коня подле каменного дома Луизы. Набросив на столб поводья, уверенно зашагал в покои, не обращая внимания на склонившегося в почтении приказчика. Поднялся по лестнице, не мешкая, широко распахнул дверь и едва не столкнулся со стоящей у порога графиней.
– Душа моя, жизнь моя! – сграбастал Петр девицу в охапку и, не давая ей опомниться, принялся целовать в шею, в подбородок, губы. – Не могу без тебя!
– Губы откусишь! – воспротивилась Луиза, но уже через секунду сникла под натиском русского государя.
Подхватив Луизу, он понес ее на кушетку и, продолжая целовать, полез руками под платье, уверенно расправляясь с многочисленными застежками. Девичье бедро было гладким, упругим. Его так и хотелось попробовать наощупь.
– Ой! – вскрикнула Луиза. – Ты меня ущипнул!
– То ли еще будет, милая!
Петр Алексеевич хапнул ее губы и долго держал во рту, пока, наконец, Луиза не сомлела и не отдалась на волю государя.
Устав от любви, Петр Алексеевич возлежал поверх атласных одеял. Длинный, худой, остроносый, разбросав руки по сторонам, он напоминал подбитого журавля. Вот, кажется, отдышится птичка да и вознесется к самому потолку.
Губы графини Корф невольно тронула довольная улыбка. А царь Петр хорош! Кто бы мог подумать, что он может быть таким страстным. И это несмотря на то, что адюльтер, произошедший между ними, оказался очень стремительным, а своим нетерпеливым поведением царь больше напоминал подростка.
Впрочем, это была едва ли не главная черта в его характере. За что бы ни брался Петр, он все проделывал резво: быстро вкушал, разбрасывая ошметки еды по всему столу, передвигался скорым шагом, интенсивно размахивая руками. Поговаривали, что если дело доходило до любви, то свою избранницу он
