жарко. День перекипел в зное и заметно остывал. По лощине ползали вихрастые тени, поднимались в гору и все выше угоняли светлые закатные полосы. На макушке вербы, в прогалине между веток показалось солнце, заглянуло в озеро, и позлащенная зыбь воды ослепила глаза.
— Знаешь что… я придумал одну штуку. — Федор стер ладонью влагу с груди и поднялся.
Пашка, распутывая бредень, постукивал зубами.
— Ты небось придумаешь!
— Не шутейно. Давай вот что: привяжем с одной стороны бечеву, с другой вожжи — и вплавь через озеро. Надежней будет. А то когда это… Солнце вон садится.
— Не сядет. Я плечом подопру… Ишь вы, толстопузые! Ишь ты, боровок! — И, запустив в ведро руку, Пашка с наслаждением поворочал карасей. — Ну-к, Миша, принеси бечевы.
Через несколько минут с накинутыми через плечи лямками ребята взмахивали руками, разрезали, пенили темнеющую воду, и брызги летели от одного к другому. Комлы бредня покачивались, ныряли, что поплавки, все дальше уползая в глубь озера, и бредень все туже надувался.
Федор встряхивал мокрым чубом, окунал его в воду:
— Ты тяни, тяни… бульк! бульк!
— Тяну, тя-у, фырк, фырк! — И Пашка, плывя на боку, отплевывался. — Хорошо тебе, небось по дну идешь.
— По дну, попроб… бррр!.. Шире, шире растягай!
Надя с Мишкой обежали вокруг озера, заметались по берегу, расчищая место для выброда. Тут полой водой были накиданы коряги, снопки камыша, солома. Мишка посматривал на ребячьи головы, которые то скрывались, то показывались над водой, напоминая ему купающихся уток, на отсвечивающие белизной тела и удивлялся: «Как это они так… Не боятся».
Нога Федора нащупала ускользающее дно, и он выпрямился, стал. Но водоросли смялись под тяжестью тела, и он скрылся в воде. Взмах, другой — и вот уже надежная земля: прохладная и липкая. Бредень шел тяжело, медленно. Федор, играя мускулами плеч, подтягивал свою сторону и все ближе подходил к берегу.
— Выравнивай, выравнивай! — торопил он, рубя бечевой, и волнистые круги рябью застилали озеро.
— А ты не спеши, не спеши! — басил Пашка. Смотал в кольцо вожжи и кинул их на берег.
Мишка поймал конец вожжей, полез по осоке. Федору помогала Надя, ухватившись за бечеву. В крыльях бредня, уткнувшись носами в ячейки, выезжали на берег жирные присмиревшие лини.
— Дружней! Дружней! — Федор от нетерпения подпрыгивал.
И ребята заработали дружнее.
Громадный ком ила, кореньев, трав выскочил из воды и расплылся на берегу грязной лужей. Крупные лини, что поросята, лениво заворочались в грязи, завозились, тщетно ловя воздух раскрытыми ртами. Мишка пестал самую большую рыбину, приплясывал, приговаривал. Темно-красный с пол-аршина линь зевнул, напружинился и, щелкнув изогнутым хвостом Мишку по лицу, выпрыгнул на берег.
— Держи, держи! — И Надя звонко засмеялась.
Пашка ежился от прохлады, шершавыми пальцами крутил цигарку.
— Ну, как? Еще разок, а? На тот берег.
— Понравилось! А ты не хотел. Давай еще! — Федор закурил, накинул на шею лямку и, дымя цигаркой, полез в воду.
Когда они раскидывали на просушку бредень, уже смеркалось. На румяном от зарева небе порхала первая звезда — вечерняя зарница. В зарослях камыша тоскующе крякнула утка, и тут же страстно и призывно отозвался селезень. С бугра примчался быстроходный ветер, напоенный цветеньем трав, прошуршал по осоке и притих, сорвавшись в озеро. В кустах оглушительно затрещали перепела, зазвенели кузнечики. Изжелта-бурый сурок посидел на кургашке, стал вдыбки, с человечьим любопытством оглядывая возившихся ребят, и протяжно свистнул, юркнул в нору, как бы испугавшись своей дерзости. Успокоенные лягушки, как по сговору, сразу во всех концах озера открыли разноголосый и по-своему стройный концерт. А бык водяной, как опытный барабанщик, попадая в лад, гукал где-то неподалеку.
Пашка, веселый от удачной ловли, сбрасывал с себя мокрую одежду, подергивал от озноба плечами и мастерски воспроизводил лягушечий концерт.
— Шкурра-шкурра-шкурра, — растягивая слова, низко начинал он и тоненьким голоском, отрывисто: — мразь-мразь-мразь! Сама такова, сама такова, гу! гу! гу!
Мишка покатывался со смеху и был очень доволен всем происходящим.
Пашка переоделся и подвел к стану лошадь.
— Ну-к подбери линей с ведерко! — сказал он Федору, накидывая на лошадь пиджак.
— Чего еще выдумал?
— Тебе, что ль, одному выдумывать! Тпру, гнедой! Тут ведь четыре версты до Атаманского хутора, вмах смотаюсь. Надо ж погреться после трудов праведных.
— Вот уж чадо, ну и… чадо!.. — Федор вытряхнул из мешка линей и отобрал, каких получше.
Надя, поджав ноги, сидела под телегой, чистила карасей и тихонько пела. Федор разжигал костер, ломал дрова. Яркое колеблющееся пламя лизало котел, тянулось кверху, к темно-синему недоступному небу, и по воде лилово пластались отблески, дробились и меркли. Федор тронул плечо Нади и сел с нею рядом. Не отрываясь от работы, она строго и отчужденно глянула на него из-под приспущенной косынки. Но в глубине глаз, светившихся в темноте, Федор уловил сдержанную ласку, и строгость Нади ему показалась необычной. Пушистый локон колос над маленьким тонкой резьбы ухом дразнил его, тянул к себе.
— Давай, Надюша, подмогну. — И, доставая чашку, Федор прислонил свою обветренную щеку к ее — мягкой и горячей.
— Пусти уж, помогальщик, — Надя откинулась и шутливо замахнулась карасем, — а то вот щелкну по носу!
— Ну что ж, один раз можно.
— Один? А может быть, два?
— И два не страшно.
— Ты известный лихач, тебе все не страшно. — Она поднялась, вымыла руки и пошла к котлу, легкая и гибкая. — Соли принеси, кашевар, а то наваришь рыбы.
Расстилая под телегой зипун, готовясь к ужину, Федор услышал, как неподалеку зашуршала трава, и из густого мрака, обступившего костер, выскочил на свет всадник.
— Вот и я! Вы все возитесь тут? — Пашка громыхнул пустым ведром и спрыгнул с лошади.
— Садитесь, садитесь! Готово! — Надя поднесла дымящийся котел, и вкусный запах ухи защекотал ноздри.
Пашка с торжеством извлек из кармана бутылку, хлоп-пул по донышку ладонью, и пробка полетела через Мишкину голову.
— Ну-к давай сюда ложки, подставляй! — командовал он, наливая себе первому. — За карасей посля возьмемся, они слаже станут, ей-бо. А ты куда же, Надька, отвернулась? А? Не хочешь? Ну, не хочешь — нам больше достанется. Правда, Михаил Алексеич?
— Пра-авда, — пропищал Мишка и, сморщив переносье, заглянул в свою ложку: он заметил, что Пашка налил ему всех меньше, и к тому же — последнему, и это обидело его. — Ты чего ж мне так немножко?
— Я те дам немножко! — прикрикнул Федор.
— И мутная чегой-то. Как все равно эта самая… Хлопки там какие-то.
Пашка не вытерпел:
— Ты не егози, паря! Пузо тебе не зеркало, в нем ничего не видать. А чище воды не будешь.
Костер догорал, и тлеющие листья вербы источали сладковатый запах. Глядя на Мишку, Надя посмеивалась, величала его «пьянчужкой», а тот бережно тянул из ложки, облизывался и с завистью наблюдал за Пашкой, тянувшим прямо из горлышка. Федор с редким аппетитом навалился на карасей. Они казались ему отменно вкусными. И были для него тем вкуснее, что их варила Надя. Пашка захмелел, не допив бутылки. Раскрошил карася, уронил его на зипун и забормотал скороговоркой:
— Слава отцу и сыну и святому зятю, яко настытил еси нас, обжор твоих.
