Иван Можайский был скор на сборы, и часа не прошло, как пропели трубы, а полки уже выстроились колоннами и, подняв знамена, двинулись навстречу Василию Васильевичу.
Село опустело.
Дмитрий Юрьевич еще помаялся в одиночестве, а потом велел идти к Галичу.
Иван Можайский сдержал слово: задержал Василия. Третьи сутки Шемяка в пути, а великокняжеских дозоров не видать. Однако на четвертый день отправленный к стану московского князя гонец вернулся с дурной новостью. Василий Васильевич и не думал распускать полки, он шел следом за Дмитрием. Так охотник терпеливо выслеживает ускользающую добычу. Идет уверенно, понимая, что жертва обречена, а потому можно не прятаться.
Иногда порывы ветра доносили звуки труб великокняжеских полков. Они призывали Дмитрия остановиться в чистом поле и навсегда решить спор о старшинстве.
Вот и Галич. Родная вотчина.
Не думал Дмитрий Юрьевич, что Василий отважится подойти к самому городу, но полки великого князя Московского были в десятке верст и стали за лесом лагерем.
Дмитрий Юрьевич понимал: Галич остался единственным городом, где держалась его власть.
Место для позиций своей дружины Дмитрий Юрьевич выбрал на горе, рядом с городом. С нее хорошо видны полки противника, расположившиеся лагерем за лесом. С бугра легче атаковать конным, пешим лучше защищаться. Детинец князь укрепил пушками, из окрестностей воеводы понагнали отроков в пешую рать. Новое пополнение в бою не искусно: подучить бы их день-другой, да время не терпит – трубы московского князя торопят в бой.
Никогда Василий не подходил так близко, никогда еще с башенных стен горожане не видели великокняжеской рати. И сейчас, при виде полотнищ с изображением Христа, которые трепал ветер, горожанам московские полки не казались чужими. Это не ордынцы в мохнатых шапках на низкорослых лошадках, кричащие «Алла!». Никто угрожающе не машет копьями и бунчуками.
Рать московского князя собиралась молчаливо, без суеты, которой отличалась татарская тьма. Непросто решиться поднять руку на родича. Вот и не торопились воины, неохотно сворачивали шатры, готовясь к бою, заранее зная, что ночевать придется в самом городе. Слишком слабой была дружина галицкого князя, хоть и укрепил он ее пищалями и нарядами.
Московская рать, подошедшая совсем близко к городу, не казалась страшной. Трудно признавать в бородатых лицах соотечественников врагов. Не верилось, что скоро сойдутся они не плечом к плечу, как когда-то бывало раньше, а друг против друга, наставив в грудь рогатины.
Рать Василия, разбившись надвое, все ближе подступала к полкам Шемяки, окружая с двух сторон возвышение, где стояло его войско. Гора больше напоминала маленький остров, охваченный весенним половодьем. Впереди великокняжеской рати двигались конные, чтобы первым же ударом снести укрепления Дмитрия Шемяки и следовать дальше в город. Вторыми шла пехота, ей предстояло уничтожить раздробленные отряды. А у самого леса Василий установил наряды, и пищальники вкатывали в громадные жерла каменные ядра.
Дмитрий стоял на самой вершине горы и представлял, как завтра вершок за вершком будут теснить московские полки его воинов. И двух часов не пройдет, как одолеют они вершину, а его возьмут в плен.
Еще вчера Дмитрий обходил свои полки и видел, как неторопливо, со знанием дела готовятся дружинники к бою: прилаживают поудобнее к телу кольчуги, затачивают мечи, надевают чистое исподнее. Но не было у них того боевого задора, с каким собирались полки со всей Русской земли воевать против недругов. В тот вечер Дмитрий прочитал на их лицах свою судьбу. Не осталось в ратниках былой веры в князя, не верили они и в свою победу.
И можайского князя нет – почуяв недоброе, слетел он с прежнего места и перекинулся к московскому хозяину. Бояре, словно чувствуя близкую кончину галицкого князя, отводили глаза в сторону.
Ходил Дмитрий от полка к полку. У одного костра заметил молодого иконописца Елисея из Троицкого монастыря. Церковный суд год назад приговорил его к сожжению за то, что он написал уродливого Христа. А на вопрос игумена, почему у него Бог со страшным оскалом и больше напоминает татя, нежели мученика, отрок отвечал: «Разве не страдает наш народ от междоусобицы? Разве мало льется крови, разве не пропитаны ею поля и луга?! Все это видит наш Господь, вот оттого и лицо у него такое уродливое».
Инока должны были сжечь на сосновом столбе, уже стянули ему руки и обложили соломой, когда вдруг за него вступился галицкий князь. Дмитрий выкупил богомаза за золото и наказал: «Ты для меня будешь писать своего Христа. Именно такой он мне и нужен».
И сейчас, глядя на полотнище с уродливым Спасом, Шемяка усомнился: «А может ли он принести победу?»
Дмитрий подошел к иконописцу. Он тоже признал князя, хотя тот был в обычной кольчуге, совсем не желал выделяться на поле брани парадными доспехами. Низко поклонился Дмитрию и сказал:
– Вчера икону я писал… А перед тем пост соблюдал, чтобы очищенным к доскам подойти.
– И какой же у тебя Христос вышел? – поинтересовался князь.
– Обычный, не было у него уродства на лице, – просто отвечал иконописец. – Видать, войне братской конец приходит. Ты уж прости меня, князь, – стал оправдываться монах.
Дмитрий Юрьевич не ответил, передернул плечами и отошел в сторону. Выходит, и этот отрок в победе разуверился. Впрочем, он мертв с тех самых пор, как угодил к сосновому столбу. Невозможно одной рукой писать иконы, а другой рубить головы.
Боярин Ушатый огромной сутулой тенью следовал за князем и, несмотря на свой рост, казался незаметным, но Дмитрий не оборачивался, знал, боярин здесь.
– Князь, – наконец осмелился нарушить молчание Иван Ушатый, – тут ко мне двое из московской рати подошли, сказали, что Василий завтра атаковать будет… сразу после утренней молитвы.
– Встретим гостя как надо… я сам в первых рядах буду, только хлеба с солью пускай от меня не ждет!
Полки Василия вышли из-за леса не спеша. Некоторое время полки стояли друг против друга. А потом по взмаху московского воеводы ратники головного полка, подгоняя коней плетьми, поскакали в гору, где застыла Дмитриева рать.
Грохнул первый залп, который оставил на черной земле бьющихся лошадей, убитых всадников, а следом за ним еще один, и каменные ядра со свистом рассекали воздух и рыхлили мерзлую пашню. Всадники уже забрались на сопку, острым клином рассекли войско галицкого князя и стали теснить его к стенам, чтоб расплющить о серый камень.
За головным полком на сопку уже взбирались полки правого и левого флангов, отрезая Дмитриевой дружине последний путь к отступлению. Завязался бой: вязкий, тяжелый, и звон железа заглушал крики раненых.
Дмитрий Шемяка рубился на самой вершине. Он видел, как один за другим падали сраженные отроки, а из-за леса, размахивая мечами, шли все новые отряды Василия. И часа не пройдет, как они заполнят собой все поле, станет тесно и на вершине. Вот тогда уже не выбраться!
Полки Шемяки отступали к городу. Со стен по воинам московского князя палили наряды. Каменные ядра летели совсем не туда – разбивали в щепы деревья, дробили землю и бестолково улетали в чащу. Ратники плотной стеной окружили остатки галицкой дружины. Это были последние минуты некогда могучего и сильного зверя, и оттого натиск московской дружины становился все более яростным.
– Уходить тебе, князь, надо! Уходи! – Рядом с князем рубился боярин Ушатый. Он вовремя подставил свой меч под удар рогатины, не случись этого – лежал бы Дмитрий с пробитым черепом среди множества изуродованных тел. – Если сейчас не уйдешь, потом поздно будет! Не к Ваське же в полон попадать! Не простит он тебе! Ты беги, государь, а я прикрою!
Дмитрий осмотрелся. Уже полегли пехотинцы, разбросав по полю мечи и шлемы. Лишенные всадников, бегали по полю кони, и дикое ржание перепуганных животных еще больше усиливало панику.
– Хорошо! Я ухожу!
Едва отвернулся князь, как вражеский меч резанул по шее, срезав запону, и упавший плащ послужил саваном рухнувшему в высокую траву воину.
– Да неужто сам князь Дмитрий! – ахнул ударивший князя всадник. Этот возглас, в котором слышались ребячье удивление и ужас, стоил ему жизни. Подоспевший Иван Ушатый ударил отрока рогатиной, и,
