Расторопные рынды подхватили вратника под руки и, накинув ему на голову мешок, крепко стянули бечевой.
Вратник матерился, грозил, рынды, напрягаясь под тяжестью, волочили его к берегу, а потом, поставив мешок на край обрыва, столкнули в воду.
– Неласково встречает хозяина своего Великий Устюг, – только и проворчал Дмитрий Юрьевич. – Воеводу ко мне! И немедля!
Приволокли чертыхающегося воеводу. Бросили в ноги галицкому князю. Микулинский, поднимаясь с колен, зло зыркнул на обидчиков и укорил князя:
– Неужто думаешь, Дмитрий, что не подошел бы? Почто силой забираешь? Ведь не холоп я какой- нибудь, а боярин, и род мой не хуже твоего.
– Меня с собой равнять надумал?! Да знаешь ли ты, что я галицкий князь! Дед мой – Дмитрий Донской! Отец и я московскими князьями были!.. Я и далее на московском столе сидеть стану!
Гудел торг, и до Дмитрия долетали слова купцов, нахваливающих свои товары, вяленую рыбу, икру паюсную и рухлядь мягкую. Воевода Микулинский стоял в окружении княжеских рынд, и дворовые слуги боярина, оттесненные топорами, не видели позора князя.
– Не то что московским, вологодским князем тебе не быть! – яростно прошептал Микулинский.
– И этого тоже… в мешок да в Сухону! – приговорил Дмитрий.
Боярин яростно вырывался, кричал, но рынды, заткнув рот поясом, усмирили и его.
– Что же дальше-то делать будем, Дмитрий Юрьевич? – поинтересовался боярин Ушатый.
Теперь Дмитрий видел, насколько шатка его власть. Одно дело – Москва не признает, где даже посадские люди спесивы; совсем другое дело, когда не почитают города малые. А ведь ранее с честью встречали – коврами дорогу устилали, а бояре в два ряда низкими поклонами приветствовали.
– Торг окружить! – приказал Дмитрий. – И никого не выпускать. Слово хочу свое сказать.
– Стоит ли, князь? – посмел усомниться Иван Ушатый. – Устюжане себя вольными считают, а это оскорблением неслыханным будет.
Дмитрий посмотрел на боярина, и от этого пристального взгляда Ушатому сделалось не по себе. Вот крикнет сейчас князь: «И этого в Сухону!» И, не мешкая, набросят рынды ему на голову мешок.
– Выполняй!
– Иду, князь.
Отроки, тесня торговый народ, обхватили в круг рыночную площадь. Они нещадно лупили всякого, кто пытался пробраться через кольцо. Толпа смешалась, опрокидывала торговые ряды, бабы в испуге крестились, мужики бранились матерно. А отроки продолжали теснить народ все сильнее.
Показался Дмитрий Юрьевич, его сопровождала дюжина стражей с совнями наперевес. Князь взобрался на кадку и заговорил:
– Устюжане, я теперь ваш князь! Почитайте меня отныне как батюшку своего!
Сказано было не особенно громко, однако услышали все. Недовольный ропот прошелся по толпе, и кто- то самый отважный заорал:
– Долой Шемяку!
Дерзкого отроки выволокли и долго хлестали кнутом, а потом, избитого в кровь, бросили.
Дмитрий терпеливо дожидался, пока уляжется ропот, а потом продолжал:
– Васька лишил меня отчины, из дома выгнал. Думаете, справедливо это мне, неприкаянному, по Руси мотаться? Он у меня забрал Галич, а я у него отбираю Устюг! Око за око!.. Деньги мне нужны, чтобы дружину свою снарядить, а где же еще брать, как не в своем городе. Никто не выйдет из этого круга, пока не заплатит мне пошлину! С купцов десять рублей, с мастеровых рубль возьму!
– А ежели не пожелаем? – выкрикнул купец в серой душегрейке, молодец лет тридцати. – Мы московскому князю служим, ему и платим!
– Холопов Васькиных отныне я в Сухону метать стану. В мешок мерзавца!
Мужика выволокли из толпы, он не желал идти, сопротивлялся, цеплялся за землю, но и на него набросили мешок и кинули на телегу.
Купцы неохотно расставались с деньгами, долго переговаривались, спорили, а потом выкупили и себя, и весь народ зараз.
Кольцо разомкнулось, и узкие улочки приняли горожан и посадских людей.
Торг закончился.
Но в городе было тихо и тревожно. Дмитрий велел выставить дозоры. По улицам ходили дружинники и отлавливали недовольных, наиболее строптивых топили в реке.
Была уже полночь, когда к Дмитрию попросился окольничий Кисель. Князь знал его по Москве, когда-то он был у него свечником, потому и повелел впустить его.
Окольничий вошел, отвесил низкий поклон. Дмитрий только слегка кивнул.
– Что же ты не при Василии? – вдруг спросил Шемяка.
– Не ценил я твою службу, Дмитрий Юрьевич, мне бы при особе твоей быть, да бес попутал, тогда все бояре в Вологду ехали к Василию. Вот и я подался службы у него искать, а он меня не захотел принять и в Устюг сослал. А ведь я из московских бояр!
– Не пожелал, стало быть, при своем дворе держать?
– Не пожелал. Не прогневайся на меня, князь, искупить вину хочу.
– И как же ты хочешь искупить? – полюбопытствовал князь.
– Правдой! Против тебя зло собирается, – понизил голос Кисель. – Бояре во все стороны гонцов разослали, хотят тебя с Устюга согнать.
– Так, продолжай…
– Перед утренней молитвой ударит колокол, тогда в город народ и сбежится с оружием.
Выходит, не забыл еще Устюг вечевой старины, когда на сходе решались главные дела, и сейчас силу собирает против князя.
– Искупить вину, значит, хочешь?
– Хочу, князь!
– Вот тогда всех лихоимцев и повяжи!
– Слушаюсь, государь, – поклонился боярин.
Часом позже отряд стражников во главе с окольничим Киселем шастал по дворам, хватал очумелых от страха бояр.
– Ну что, Иван Яковлевич, свиделись? – И, повернувшись к стражникам, Кисель командовал: – В мешок его и на телегу!
Зловеще полыхали факелы, вырывая из темноты углы палаты, а за дверьми тихо шушукалась прислуга.
У крутого берега Сухоны уже собрался весь Устюг. Страшная новость в одночасье обежала город, взбудоражив его колокольным звоном с Благовещенского собора. Пономарь ударил в набат, созывая людей. Но не пробил он и дюжину раз, как на колокольню вбежали Дмитриевы стольники и сбросили смельчака вниз.
Огромная толпа угрюмо молчала, враждебно наблюдая за тем, как рынды сновали по берегу.
На самом краю обрыва, в завязанных мешках, лежали бояре. Они орали истошными голосами, взывали о помощи, но толпа не двигалась.
Отроки ждали Дмитрия. Наконец он появился. Дмитрий Юрьевич ехал на золотистом аргамаке. Он даже не взглянул в сторону униженных бояр, испуганных горожан, головы которых склонились еще ниже. Князь подъехал к обрыву, где под охраной рынд были свалены мешки с бунтовщиками. Дмитрий взмахнул плетью, но рука застыла в воздухе. Чего же хлестать покойников? И, как будто стыдясь своего невольного жеста, он засунул плеть за голенище.
– Мертвечиной от мешков тянет. Бросить изменников в воду!
Рынды стали выполнять приказ князя: по двое, взявшись за углы мешков, с размаху бросали их в быструю Сухону. Разбивая гладкую поверхность воды, несчастные пропадали в бездне.
В толпе кто-то ахал, а народ, сняв шапки, крестился. Вдруг навстречу Дмитрию выбежала взлохмаченная баба, она вцепилась в княжеский сапог и зашипела:
– Ирод! Посмотри на меня! Неужели не узнаешь?!
