великому Улу-Мухаммеду, осуществит Мазовша.
Бой завязался у самых стен. Звенела сталь, падали убитые. Дым был настолько густым и едким, что ничего не было видно вокруг, а когда он закрывал солнце, казалось, наступила ночь.
Мазовша стоял на возвышении и видел, как его воины вплотную подошли к стенам, еще один натиск – и они ворвутся в город. Но город, словно напившись живой воды, ожил, из брешей в стенах появились новые отряды дружинников. Казалось, и мертвые воскресли, цеплялись за ноги нападавших.
Лицо Мазовши оставалось бесстрастным, и мановением руки он посылал к Кремлю все новые отряды. Они таяли, как снег под лучами солнца. Был момент, когда казалось, город пал, один из лучших отрядов татар проник через пролом в стене, но он так и не сумел закрепиться, и все пали, сраженные мечами обороняющихся.
Мазовша видел преимущество горожан. Они знали здесь каждый камень, каждую тропинку. Атаковали с флангов и в лоб, даже дым и тот был их союзником. Дружинники скрывались за ним, как за плотной занавесью, и атаковали татар.
Бой продолжался до самого вечера при свете пылающих костров. Все так же остервенело матерились ратники, все так же, призывая на помощь Аллаха, бросались на городские стены татары. И только когда темень и дым плотно взяли город в плен и он стал невидимым совсем, Мазовша повелел своему воинству отойти.
Горожане в эту ночь не спали: заделывали пробоины щитами, чинили кольчуги и панцири, в кузнице не умолкал молот – это правили мечи и другое оружие.
У пробоин в стенах застава несла караул.
Утро наступало незаметно. Сначала из ночи вырвались островерхие шатры теремов, потом неторопливо рассвет опускался все ниже, к самой земле, освобождая из тьмы городские стены и башни.
Стены сделались черными от гари и копоти, местами разрушились совсем. То, что еще вчера называлось посадами, сейчас представляло собой груду обгорелых бревен, которые продолжали чадить едким смердящим дымом. Обожженные псы бегали среди развалин и истошно выли. Из-за Яузы свой желтый краешек показало солнце, а ордынцы не торопились штурмовать город. Воевода распорядился послать лазутчиков, и скоро они вернулись. Беспечно поснимали шлемы и, упрятав мечи в ножны, запели песни.
– Ушли! Ушли татарове! – доносилось до стен. – Пусты их шатры! Добра разного побросали. Испугались, что Василий с подмогой явится.
Народ выбежал из-за стен. Ратники, схватив в объятия лазутчиков, долго обнимали их. Радость была необыкновенной. Появился митрополит. Он нес впереди себя икону и в осуждение бросил расшумевшейся толпе:
– Молиться более надо! Христос за нас заступился, ему в благодарность и помолимся.
К вечеру следующего дня появился великий князь. Припозднился Василий, созывая дружины. Он сошел на траву, постоял малость, а потом сказал:
– Гарью пахнет… Посады супостаты пожгли?
– Пожгли, государь, – отвечал Прошка. – Как есть все дотла спалили! Только черные головешки и торчат из земли. А ведь как строено было! Помнишь, государь, дом боярина Студня, что о двенадцати шатрах был, с фигурами разными на коньках?
– Как не помнить!
– Все Улу-Мухаммед пожег, а вот этот дом пожалел! Зело красив был, так Мазовша его спалил, только груда угольев от него осталась. Ни единого строения не уцелело. Псы в стаю сбились и как ошалелые среди пожарища бегают. Что делать прикажешь, государь?
– Снарядить дровосеков, пускай рубят лес на избы. И не мешкать! Чтобы через неделю город стоял! Ежели своими мастеровыми не управимся, звать из других городов! – распорядился Василий Васильевич. И, явно желая утешить, добавил: – Пусть народ не унывает. Достать из княжеских запасов пять бочек вина, пусть выпьют за победу.
– Стемнело? Аль нет еще? – спросил Василий Московский, уперев локти в стол.
Осетровая ушица удалась, икорка была приправлена лучком и толченым чесноком, хлебушек с тмином – так любил великий князь. А такой хлеб хорошо запивать кваском, его умеют делать в Троицком монастыре, и в трапезную монахи привозили кислое питье специально для великого князя. Монастырский квасок великий князь любил еще за чудодейственность, которая очищала душу, и ежели попросишь чего перед питьем, так обязательно сбудется.
– Полдень на дворе, государь, – подсказал Прохор, которого Василий любил сажать по правую руку от себя. – Сейчас колокола звонить будут.
И точно. Едва договорил боярин, как колокола размеренно и неторопливо возвестили о быстротечности времени.
– Квасок подай, – попросил Василий.
Прошка подвинул Василию братину. Пальцы князя крепко ухватились за медный бок. Василий уверенно сделал несколько больших глотков. Теперь самое время просить Господа. Сейчас Василий желал только одного: чтобы брак старшего из сыновей, Ивана, был не только полезным, но и приятным. Поздним раскаянием вспомнил о Марфе. Да, вместо Ивана наследником был бы другой. Искал его Василий по всем монастырям, да так и не нашел. А сама Марфа уже год как покоится на монастырском кладбище.
Ивану исполнилось двенадцать лет, и для женитьбы он был маловат, но тверской князь Борис Александрович торопил в письмах: «Чего тянуть нам с добрым делом? Оженим Ивана, и я с помощью не задержусь!» Видно, побаивался тверской князь, что Василий сможет изменить своему слову.
Подумав, он решил дать ответ тверскому князю, что свадьбу лучше сыграть в начале лета.
Василий Васильевич понемногу приобщал сына к великому княжению. Иван под опекой опытных воевод ходил против Шемяки на Галич, откуда доставлял немало хлопот ярославским землям. Василию Московскому показалось, что сыну удастся то, что не выходило у него, однако Дмитрий бросил Устюг и по Двине ушел от воинов великого князя. А затем перебрался в Великий Новгород.
Этот поход запомнился Ивану. Только в переходах и можешь понять, насколько велики просторы, которыми владеешь. Василий не мог видеть, как подрос сын, но, прижимая мальчика к себе, чувствовал, что плечи его наливаются силой. Иван окреп и умом, удивив отца своим рассказом о язычниках на реке Ваге, которых дружинники посекли во множестве. Взгрустнулось при этом Василию. Теперь Иван уже не так чист душой, каким оставался до своего первого военного похода, – почернело сердце мальчика от увиденного, от пролитой крови. Однако Василий не жалел, что рано приобщил сына к ратному ремеслу – пусть старшой станет его глазами и привыкнет к бескрайности московских земель.
Василий тоже начинал рано: пятнадцатилетним отроком выехал в Золотую Орду просить ярлык на великое княжение у хана. Но судьба сына отличается от его собственной – земля, раздробленная на княжества, помалу собирается в единое целое. Не надо ехать Ивану к татарам за ярлыком на княжение великое, да и сама Орда уже не та – разодрали ее на множество кусков, где каждый Чингисид непременно видит себя наследником великого Джучи. Поднабрать бы силенок да в открытом поле встретить татарову тьму. Да уж ладно! Чего не сделал сам, сделает сын.
А язычники – это так! Еще и не такого насмотришься. К крови, как к хмельному, привыкнуть нужно, тогда оно и голову кружить не будет.
Василий выпил квас до самого дна. И тяжелые капли повисли у него на усах.
Загадал желание. Теперь только молиться, чтобы сбылось.
Незаметно наступил вечер. Солнце низко повисло над полем, окрасив красным луговые травы. Василий пожелал выйти на крыльцо. Прохладный ветер остудил кожу.
– Посады отстроили? – спросил государь.
– Отстроили, батюшка. Как ты велел, со льготами строили. Пошлину не брали, и золото пригодилось, что ты из казны пожаловал. Месяца не прошло, а посады уже стоят! – сообщил Прохор. – Теперь они краше прежнего будут.
– Ивана хочу видеть, пошлите за ним.
Ивана нашли во дворе вместе с боярскими детьми. Позабыв про свое великокняжеское величие, он играл в салки. Рубаха у него вылезла из-под пояса, волосы растрепались, а крест болтался у плеча. Прошка слегка пожурил пострельца и повел к отцу. Так он и предстал перед Василием Васильевичем –
