На вопрос Василия, а не чрезмерно ли скромно братия живет, отец Трифон искренне удивлялся:
– А разве счастье в питье и еде? Тело тлен, а душа вечна! Вот о чистоте души мы и печемся, да еще о грешных молимся. Спастись им помогаем.
В округе не помнили случая, чтобы монахи отказали в милости просящему. Никто не уходил с монастырского двора, не отобедав и не испив кислого квасу. А в голодный год, когда ураган, как налетевший татарин, побил покосы, разметал по полю сжатую рожь, на монастырском дворе кормились одновременно до нескольких тысяч крестьян. И когда братия зароптала, увидев, что доедают последнее, и просила игумена прогнать нахлебников со двора, отец Трифон осерчал, урезал себе дневную долю хлеба и чем мог делился с нищими.
Вот к нему-то и направился Василий Васильевич.
Уже на подходе к монастырю услышал князь колокольный звон Кирилло-Белозерской обители. Василий встрепенулся и спросил у бояр:
– Кого же так величают?
– Тебя, государь.
Отвык от чести великий князь. Замолчал.
Дорога проходила через село, и толпы крестьян встречали князя.
– Батюшка наш едет! Батюшка! – раздавалось справа и слева.
Василий велел попридержать лошадей, вышел навстречу крестьянам и, не пряча обезображенного лица, заговорил:
– Да какой же я для вас батюшка? Двор мой – вологодский удел! Батюшка для вас Дмитрий Юрьевич!
– Ты был для нас государем Московским, ты им и остаешься, – услышал Василий в ответ.
Повернулся вологодский князь, словно хотел увидеть говорившего. Да где там. Мрак один! И потихоньку, поддерживаемый боярами под руки, снова сел в возок.
В воротах монастыря Василия встречал игумен Трифон.
– Здравствуй, государь Московский, – прижал к груди Василия Васильевича старик.
Князь Василий обнял игумена.
– И ты о том же, отец Трифон? Ведь есть у нас московский государь Дмитрий Юрьевич.
– Ты для меня всегда был московским государем, им и останешься. Когда ты еще мальцом был и в Золотую Орду ехал великое княжение просить, я знал, что Господь на твоей стороне окажется. Молился я за тебя, Василий, и братии своей молиться наказывал. Вот и дошли наши усердия до ушей Господа. Мы и сейчас молиться будем, вот московский стол к тебе и вернется.
– Не за тем я сюда прибыл, святой отец… Братию накормить должен и милостыню раздать, – сказал Василий Васильевич и сам поверил в это.
– Ладно, государь, не будем об этом говорить прямо с порога. Сначала в баньку сходишь, накормим тебя, пиво отведаешь, а потом о делах поговорим.
Весть о том, что в Кирилло-Белозерский монастырь прибыл Василий Васильевич, сразу перекатилась через монастырские стены и быстрой волной разбежалась во все стороны. К монастырю приходили люди и подолгу стояли в надежде увидеть князя. На Руси путь к святости лежит через страдания, и слепой князь стал ближе и понятнее не только чернецам, приютившим его в своих стенах, но и крестьянам.
В Белозерский монастырь прибывали бояре. Они покидали Дмитрия Юрьевича и князя Можайского Ивана Андреевича и со всем скарбом и с чадами спешили в услужение к Василию. Монастырь грозил превратиться в город, тесно в нем становилось от людского скопления.
Отец Трифон, оставаясь наедине с Василием, говорил:
– Смотри, князь, как народ тебя почитает, со всей Руси к тебе тянутся. Вчерась от Ивана Можайского еще трое бояр пришло. Я уж им запретил в монастыре жить, и так там народу полно. Так знаешь, что они ответили?
– Что же, святой отец?
– Что им и не надобно. Будут, дескать, свои хоромы возводить, только чтобы подле тебя быть!
Прозорлив был игумен и говорил так, как того хотелось князю. Ведь не только милостыней своей хотел наградить братию, но и дожидался признания самого уважаемого старца.
Трифон меж тем продолжал:
– Я и в другие монастыри чернецов с вестию разослал, чтобы почитали тебя, Василия, как своего господина.
– Только господин ли я, если Дмитрий на столе московском сидит? – воззрился пустыми глазницами князь на говорившего. – Проклятые грамоты меня держат!
Вот и сказано то главное, из-за чего и прибыл Василий в монастырь, а теперь игумену решать, как дальше быть. И уже осторожно, опасаясь неловким обращением обидеть святого отца, спросил:
– Помоги мне, Трифон, снять проклятие этих грамот.
Молчал Трифон. Одно дело – считать Василия своим государем, и совсем другое – проклятые грамоты на себя брать. Василий смиренно и терпеливо дожидался ответа, уложив на колени обезображенные ладони.
Хоть и слеп Василий, а дальше зрячих видит.
– Если сниму на себя проклятые грамоты, стало быть, опять война… – размышлял игумен.
– Война… – эхом отозвался Василий. – А разве правда не дороже пролитой крови? И разве не мои предки великими князьями на Москве были! Подобает ли мне, великому московскому князю, в Вологде сидеть, как дальнему родственнику? От неправды смута идет, отец Трифон, – возражал Василий. – Если бы не возроптал Дмитрий, на Руси мир был бы.
Игумен и Василий сидели один против другого. Трифон за эти дни успел изучить обезображенное лицо князя, успел привыкнуть к пустым глазницам, и ему уже казалось, что ничто не сможет взволновать Василия. Но сейчас лицо князя покрылось румянцем. Он волновался, а руки его беспокойно двигались.
– В народе эти грамоты проклятыми зовутся. И знаешь почему? Кто нарушит их, на того Бог проклятия посылает, – степенно рассуждал старец. – Только если не нарушить их – значит неправду чинить и жить по кривде, а не по правде. Народ наш христолюбивый и тебя может не понять, князь, а если проклятие и падет, то на мою голову. – Игумен замолчал.
Василий терпеливо дожидался продолжения разговора.
– Мне ли, монаху, бояться Божьей кары? За правду же и пострадать не жаль. – На лице игумена появилась улыбка.
Проклятия грамот с Василия были сняты в литургию. Дождливо было в этот день, и отец Трифон, ступая по слякоти монастырского двора, горбился, взвалив на себя проклятия. Он шлепал босыми ногами по грязи, не разбирая дороги, шел в свою келью, ряса его намокла и плотно пристала к телу, мешая идти. Кто-то из чернецов хотел укрыть Трифона плащом, но он, отстранив сердобольную руку, пошел дальше. И чернецы с жалостью смотрели ему вслед, пока наконец он не скрылся.
Рано поутру в келью к отцу Трифону постучали. Игумен не спал в этот час и открыл сразу. Посыльный, совсем юный отрок, оробев от близкого присутствия самого почитаемого старца на Руси, заговорил:
– Князь Василий Васильевич послал к тебе. Мария рожает! Схватило ее!
Опешил святой отец:
– Что за Мария, дурная башка, как следует объясни. Монастырь-то не женский!
– Великая княгиня Мария, жена Василия Васильевича!
Действительно, великая княгиня была на сносях, один раз он видел ее, когда она осторожно переходила монастырский двор, опасаясь за свое раздутое чрево.
– За повитухами послали? – спросил Трифон.
– Да где же их сыскать, великий князь приказал к тебе идти, святой отец! – пояснил юноша.
Трифон нахмурился.
– Ладно, иди! – в сердцах буркнул он, ругая себя, беременную княгиню да заодно и самого князя. – Буду сейчас, икону святую принесу.
Скоро Трифон явился в покои князя Василия. Мария, закусив зубами краешек платка, сдерживала рвущийся стон. Василий сидел подле, дожидаясь прихода игумена, и, когда дверь заскрипела, сделал шаг навстречу.
