– Как же она родила? Неужто монахи посмели ее тела коснуться?
– Куда же денешься? Трифон сначала очистительную молитву прочитал, а потом и бабы посмел коснуться. Так и принял чадо на руки. Он же и крестным отцом стал. Но только князь в монастыре не задержался, сразу в Тверь уехал, к великому князю Борису Александровичу, помощи просить против Дмитрия Юрьевича.
– Ведь не ладил же он с тверским князем?
– Не ладил, – согласился монах, – только Борис Александрович протянутую руку не отстранил, пожелал свою дочь видеть обрученной со старшим сыном Василия, тогда, говорит, и дружиной тебе помогу.
– А Василий что?
– Василий говорит, бери младшего, Юрия. А тверской князь не хочет: ты, говорит, дочь мою со старшим обручить должен, только тогда и поладим. А без моей помощи Дмитрия не одолеешь.
– А где сейчас Василий?
– В Твери, где же ему еще быть?
– Спасибо тебе, монах. Гонцов в Тверь слать надо. Ну теперь Шемяке не устоять!
– Это тебе спасибо, – отозвался чернец. – За правое дело стоите.
– Боярин Прохор Иванович, – подскочил к Прошке разудалый рында. – Татары в двух верстах показались! Мы на сопку поднялись, а они клиньями по полю идут. Боярин, что делать?
– Татар-то много?
– Тьма! В нашу сторону идут!
– И неймется им! – буркнул Прохор Иванович, чувствуя, как забурлила кровь перед сражением. – Черт бы их побрал. Веди! Где увидел? – И, поддав коню шпорами, поторопил рынду.
Монах еще стоял на дороге. Ратники все так же безмятежно следовали вперед, не подозревая о близившейся беде. Кто-то из них высоким сильным голосом затянул песню, а затем, подхваченная многократно, она полетела над лесом. Оттуда, бренча саблями, показался пеший отряд воинов. Некоторое время черную рясу монаха можно было рассмотреть среди красных рубах отроков, потом пропала и она.
Прошка Пришелец приставил ладонь ко лбу, словно дозорный, пытаясь разглядеть татарские знамена. Далеко. Не видать! Однако татары вели себя странно: не скрывались по лощинам и оврагам, чтобы не быть обнаруженными раньше времени, а шли полем, высоко в небо подняв бунчуки. Думали, видно, что прятаться им не от кого, а Василия Ярославича они не боялись совсем.
Но вот первые всадники, шедшие в голове колонны, замедлили ход, потом остановились вовсе, заприметив на косогоре русский дозор.
– Татары-то никак казанские! – удивился Прохор Иванович. – Насмотрелся я на них, в плену сидя. Видишь, на знаменах дракон?
– Вижу, государь.
– Только они его и малюют. Однако как же они прошли через Нижний Новгород? Там дозор наш сильный стоит.
Татары не спешили уходить, сбились в круг, и до Прошки доносились отдельные слова.
– Ругают кого-то, только не похоже, что нас. Постой! Смотри, вон тот, в шапке лисьей, что с хвостом! – ткнул пальцем Прошка. – Да это никак чадо Улу-Мухаммеда? В Казани я с ним сошелся, на гуслях учил его играть. Стало быть, это ханичи казанские к нам пожаловали! – заволновался вдруг Прошка. – Язви их! Уши им драть надо было бы, а не на гуслях учить играть, тогда и не встретились бы.
– Пустили мы нехристей на нашу землю, а теперь и не спровадить!
Подошла дружина Василия Ярославича, растянулась по всей сопке и застыла, ожидая указа.
– Боярин, – ткнул отрок Прошку в бок. – Никак татарин к нам спешит?
Действительно, от группы татар отделился один всадник, тот самый, в рыжей шапке, и, размахивая копьем, к которому было привязано белое полотнище, поскакал к русским. Низкая лошадка весело перебирала короткими ногами и уверенно взбиралась на холм.
– Урус! Урус хорошо! – орал татарин, размахивая копьем, и полотнище яростно моталось на ветру.
Татарин был без оружия, и пустой колчан стучал о бедро всадника. Он ехал уверенно, словно заранее знал – не опрокинет на землю метко пущенная стрела. Только молодость так безрассудна, доверчиво полагая, что впереди у нее целая вечность. И дружинники догадались: всадник не из простых, кафтан его перетягивал пояс, вышитый серебряными нитями, золотую брошь украшали рубины. А держался он так, как не сумел бы сделать этого простой воин, – спина прямая, величавый поворот головы, словно ему уже подчиняются те, кто терпеливо дожидался его на холме. И в этой безумной выходке, которая сродни разве ребячьей забаве, чувствовалась сила и уверенность, что его минует даже смерть. Так мог поступать только хозяин, и эта удалая выходка татарина заворожила всю дружину.
А когда татарин подъехал еще ближе, Прошка Пришелец понял, что не ошибся – это был Касим, младший сын Улу-Мухаммеда. Ханич унаследовал от отца настоящее лицо степняка – такие же острые скулы, вызывающий взгляд. От старших братьев он отличался светлыми волосами, которые неровными прядями выбивались из-под шапки, делая его по-ребячьи бесшабашным.
– Касим, да ведь я тебя и подстрелить мог! – не смог удержаться Прошка в восторге от поступка ханича. – Царь Улу-Мухаммед небось тебе наказывал, чтобы ты берег себя и башку свою понапрасну не подставлял. Для этого у тебя холопы имеются.
Конь храпел, сбрасывая с удил белую пену. Хозяин похлопал его по шее, и тот постепенно успокоился от хозяйской ласки. Глядя в карие глаза Касима, Прошка с завистью подумал, что не смог бы вот так безрассудно, как этот отрок, пересечь вражье поле и осадить коня перед ощетинившимися пиками.
Если у них все воинство такое, нелегко тогда с ними будет сладить. А Касим, поглядывая поверх голов, спрашивал у князя Василия Ярославича:
– Кто такие?
Василию Ярославичу вспылить бы впору да отхлестать нечестивца нагайкой, а он смешался перед наглостью отпрыска хана, притронулся пальцами к бармам и отвечал покорно:
– Я князь Cерпуховской… Выехали мы с дружиной государя своего из заточения выручать, Василия Васильевича. Да, говорят, он уже отпущен Шемякой. А где он, пока неведомо. Может быть, в Твери, а может… да кто его знает! А вы кто такие? – овладел собой князь, придавая голосу должную строгость.
– Я ханич Касим. Прослышали мы от своих людей верных, что братья обидели эмира Василия. Глаз его лишили, в темнице держат. Вот отец послал нас за князя вступиться. Много он добра для нас сделал. Мне же на своей земле город в кормление отдал.
– Вот оно как вышло! – обрадовался серпуховской князь. – И мы за тем же собрались. Давай теперь заодно действовать. Вместе князя искать будем. Потеснится теперь Шемяка, если татары на него навалятся!
Касим сорвал с копья белую тряпку и бросил ее на землю, а конь, пританцовывая, втоптал ее в мягкую землю, и тотчас татарское войско снялось со своего места и двинулось навстречу полкам князя. Но совсем не так, как это бывает во время сечи – не с долгим и протяжным кличем да поднятыми наперевес пиками и бунчуками, а молчаливо, послушные воле своего повелителя. И князь вздрогнул, подумав – поднимет Касим палец, и сметет эта темная орущая орда и его самого, и дружину.
Таких воинов хорошо держать в союзниках.
– Клятву дадим, что воевать друг с другом не станем, – предложил Василий Ярославич, обнаружив, что находится в окружении батыров. – Так и отец твой поступил, взяв с Василия крестное целование, когда он у него в полоне был.
Татарская тьма уже подошла к дружине Василия Ярославича, первые ряды смешались с русскими ратниками. Поднимет Касим второй палец, и рухнут наземь русские отроки, сраженные кривыми саблями татар. Вроде бы и немного их подъехало, да уж больно быстры – пока русский всадник поводьями шевельнет, татарин вокруг дважды объедет.
Касим молчит, словно ожидает чего-то, а Василий Ярославич кашлянул и спросил:
– Так что скажешь, ханич? Договорились?
– Хорошо, – согласился Касим и притронулся кончиками пальцев к груди. – Беру Аллаха в свидетели, что не нарушу клятву, данную князю. Не буду воевать князя и вместе с русскими полками пойду искать Василия Васильевича.
