Трижды Улу-Мухаммед падал и трижды поднимался, но всякий раз он вставал куда более сильным, чем прежде. Такое испытание судьбой мог выдержать только Мухаммед – всякий другой остался бы лежать после первого же удара. Большой Мухаммед был поистине великим: завоевывая государства, он терял их, а потом строил новые. Теперь он создал последнюю свою державу, с могуществом которой считались ордынцы.
Улу-Мухаммед чувствовал, что дни его на земле сочтены, и он велел вместе с ханским дворцом построить родовую усыпальницу, где нашел бы себе последнее пристанище. Что поделаешь, даже великим суждено оставлять грешный мир. Улу-Мухаммед часто заходил в гробницу и наблюдал, как мастера подбирают к лазуриту яркие камни, выкладывая стены цветной мозаикой. Гробница – это врата в рай, и здесь должно быть так же красиво, как в райских кущах. Потолок украшала бирюза, привезенная из далекой Персии.
Улу-Мухаммед выбрал уже для себя место в центре усыпальницы. Пусть живые знают, что под белым мрамором покоится прах великого смертного.
Сейчас, сидя на берегу Итили, Улу-Мухаммед с интересом наблюдал, как рыбаки тащили сеть. Огромные осетры никак не желали расставаться с родной стихией, спешили упрятаться поглубже в кишащую рыбами воду, но всякий раз натыкались на сеть, сотканную из крепких нитей. Рыбаки, уперевшись в борта ногами, напрягались из всех сил, и хан видел вздувшиеся на крепких руках толстые вены. Наконец они подтащили сеть к самому борту и высыпали бьющуюся рыбу на дно лодки.
– Господин, – осмелился наконец произнести Тегиня, – прибыл Махмуд.
– Махмуд? – удивился Улу-Мухаммед. – Я велел ему быть в Нижнем Новгороде! Почему он прибыл так скоро? Впрочем, ладно, зови его сюда.
Улу-Мухаммеду не хотелось покидать уютный берег. Не часто ему удавалось постоять просто так на берегу, и сейчас, глядя на Итиль, безмятежную и тихую, он наслаждался свободой, коротким бездействием. Хан знал, что уже завтра он сбросит с себя эту безмятежность и вспомнит, что в Сарайчике обидели его посла, заставив на коленях вручать грамоту хану; в Бахчисарае Кичи-Мухаммед ищет у соседей помощи в борьбе с Казанью, и нужно помешать этому, а Василий задерживает обещанную дань. Уже завтра он будет другим, таким, к которому привыкли и которого боялись.
Подъехал Махмуд. Он держался как и подобало наследнику престола: высокомерно и чванливо, не всякий раз отвечал на поклоны, а если кланялся, то это было едва заметное приветствие. Маленький, неказистый, он казался жалким подобием самого хана. И все-таки это его сын! Его наследник! Он зачат в то самое время, когда Улу-Мухаммед был счастлив, когда он владел не только красивейшим гаремом, но и половиной мира. Тогда эмиры считали за честь коснуться губами кончика его туфель, а послы других стран разговаривали с ним, не вставая с колен.
– Здравствуй, отец. – Махмуд сошел с коня и припал лицом к полам кафтана.
Нет уже спесивого наследника, строго поглядывающего на родовитых мурз, есть любящий сын.
– Здравствуй. Почему ты здесь?
– Мне показалось, что я тебе нужен.
– Я тебе велел оставаться в Нижнем Новгороде, – сказал Улу-Мухаммед.
– Отец, мне сообщили, что против тебя готовят заговор. Я спешил предупредить тебя, – смело посмотрел в лицо хана Махмуд.
Эта новость удивила Улу-Мухаммеда. Он так привык к верному и преданному окружению, что перестал даже думать об опасности. Возможно, с годами он потерял бдительность, и сын сейчас внесет ясность.
– Я слушаю тебя, – сказал Мухаммед, взглянув на сына сверху вниз.
Махмуд вдруг почувствовал, что его угнетает величие отца. Улу-Мухаммед был огромным деревом, тень от которого падала и на него, тем самым заглушая рост. Махмуд давно хотел сбросить с плеч тяжесть отцовской опеки. Улу-Мухаммеду было шестнадцать, когда он встал во главе рода и повелевал Золотой Ордой. Так почему его старший сын должен ждать: ведь ему перевалило уже за двадцать. Они были словно два дерева, которые не способны расти рядом. Несмотря на обилие солнца, тень от кроны одного обязательно падает на другое. И важно сейчас набрать силу, чтобы потом не сделаться жалким кустарником у корней великана.
– Отец, здесь слишком много народу, – сказал Махмуд, оглядываясь на стоявших неподвижно стражников. – Давай пройдемся вдоль берега, и я сейчас тебе все объясню.
Улу-Мухаммед сделал знак рукой, и стража застыла, покорная воле хана. Они шли вдоль берега – отец и сын. Мухаммед огромного роста, величавый, как гора. Махмуд едва доходил ему до плеча. Высокие ивы заслонили хана и его сына от свидетелей. Некоторое время была видна шапка хана с длинным хвостом черно-бурой лисицы, потом пропала и она.
Большой Мухаммед шел немного впереди, Махмуд поотстал. Старший сын всегда помнил своего отца огромным, а в детстве он казался ему просто великаном. Ему всегда хотелось встать вровень с отцом, но тот оставался недосягаемым. Даже для сына Мухаммед оставался ханом и смотрел на него с высоты своего величия.
– Что ты мне хотел сказать? – повернулся Улу-Мухаммед к сыну и тут почувствовал, как что-то холодное вонзилось глубоко в грудь.
Совсем близко от своего лица хан увидел глаза старшего сына, холодные и жестокие.
– Зачем ты это сделал? – прохрипел Улу-Мухаммед, выплевывая на траву кровь.
У хана хватило бы сил, чтобы выхватить саблю и ответить ударом, но перед ним был сын, его кровь, и рука, уже отыскавшая рукоять, ослабела.
– Ты отжил свое, – сказал Махмуд, выпрямляясь. – Дай теперь дорогу мне! Ты просто большое дерево, сердцевина которого превратилась в труху! Рядом поднялись сильные побеги, так почему ты должен глушить их?!
– Глупец, – хан согнулся еще ниже. Кинжал, застрявший у него в груди, сделался неимоверно тяжелым и тянул его к самой земле. – Все это я делал для старшего сына. Ты унаследовал бы не только Казань… а, возможно, всю Орду. Теперь я не знаю, хватит ли у тебя сил быть ханом. – Кровь обильно текла из раны, заливая халат.
– Если я убрал с дороги тебя, то уж, поверь мне, не дрогнет рука, чтобы расправиться и с братьями!
Теперь Махмуд был выше отца на целую голову.
Улу-Мухаммед не знал, что конец его будет именно таким. Он не боялся быть убитым воинами, никогда не носил под халатом брони и вот теперь умирает от руки собственного сына.
– Никому и никогда не говори, что ты убил меня… – тихо сказал Улу-Мухаммед сыну, и его слова прозвучали как завещание. – Тебя никто не поймет. Моя стража убьет тебя, а я не желаю твоей смерти. Сбрось мое тело с обрыва в Итиль и скажи, что я сорвался с обрыва и утонул.
Даже сейчас Улу-Мухаммед давал пример великодушия своему старшему сыну, тем самым унижая его.
– Я не стал дожидаться твоей смерти! – кричал Махмуд. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь из моих братьев воткнул мне кинжал в горло! Вспомни, как ты сам взошел на престол! Ты убил своих братьев, чтобы сделаться сильнее, теперь твоим путем последую я! Прости меня, отец, тебе и так скоро умирать, и я сделал это на благо нашего ханства! А за совет спасибо, я сброшу тебя в воду!
– Не надо… я сам, – отстранил Улу-Мухаммед руку Махмуда. – У меня еще есть силы! Жаль, умираю не на поле брани, не с оружием в руках.
Улу-Мухаммеду вспомнился поединок с батыром из рати Гыяз-Эддина. Он победил и тем самым спас свою честь и сохранил жизнь своим воинам, достойно удалившись в Бахчисарай. Даже тогда у него не было предчувствия близкой смерти, она казалась где-то далеко. А сейчас дух смерти накрыл его своим крылом, и в глазах Улу-Мухаммеда потемнело. Только бы хватило сил добраться до края обрыва. Будет гораздо хуже, если уже мертвого отца Махмуд начнет стаскивать за ноги к обрыву, чтобы потом, как падаль, сбросить вниз. И мелькнула мысль: не быть ему похороненным в ханской гробнице, а место, которое он выбирал при жизни, так и останется свободным.
Хан Мухаммед сделал еще один шаг, потом еще один. В глазах было темно. Куда же идти? Впереди появился свет. Может, это уже рай? Но он услышал голос Махмуда:
– Отец, ты медлишь! Может, тебе помочь?
