обычном ресторане, лишенном серьезной охраны. Уважающий себя скокарь способен вскрыть такое хранилище в течение нескольких минут.
Оставался запасной вариант – отправить наличность поездом. Косматый с тоской подумал, что для этой цели следует привлечь общаковскую братву, которая ничего не умеет делать, кроме разве что ломать челюсти. Но злости у них было много. Хоть отбавляй! Кроме того, команда была разношерстная, отнюдь не совершенный механизм. В эту компанию не мешало бы включить пару человек, для которых владение оружием было делом привычным.
Время подпирало. Деньги следовало переправить именно в ближайшую неделю. Затем на смену выйдут другие люди, а потому могут возникнуть серьезные осложнения.
Для охраны груза Шатун подходил почти идеально.
Косматый кивнул:
– Хорошо, есть для тебя небольшая работенка. Две тысячи баксов тебя устроят?
– Отлично! Что я должен сделать?
– Не разучился еще с «калашом» обращаться? – испытующе спросил Косматый.
– Ты шутишь? – возмущенно спросил Егор. – Я же начинал как простой бычара! Не одну сотню магазинов опустошил, прежде чем в люди выбился!
Косматый удовлетворенно кивнул. Шатун не врал.
– Хорошо.
– Нужно кого-то замочить? – вскинув брови, серьезно спросил Егор. – Так ты только скажи!
Положение у Шатуна было безвыходное, а взгляд говорил сам за себя. – Ты мне предложи правильные деньги, и я сделаю все, что потребуется.
– Мочить никого не нужно… Во всяком случае, пока. Нужно сопроводить один серьезный груз по железной дороге, до самой границы с Польшей. – Сунув руку в карман, Косматый вытащил половину карты бубнового туза, разрезанного неровными зубчиками, и произнес: – Возьми. У человека, который тебя встретит на границе, будет вторая часть.
Шатун взял обрезок карты и по-деловому осведомился:
– Вот как оно серьезно… Так что это за груз?
Егора встретил холодный взгляд Косматого:
– А разве тебе не все равно, за что ты получишь приличные башли?
Шатун смущенно отвел взгляд.
– Груз грузу рознь, голову бы не оторвали по дороге.
Колючие зрачки Косматого царапнули его по самой селезенке.
– Повезете общак. А сколько там, не нашего ума дело. Понятно?
– Нет вопросов.
– Вот и договорились.
Петр Рубцов на сей раз выразительно посмотрел на часы, давая понять, что аудиенция завершена.
Глава 13
ДЕМОН
Для доктора медицинских наук он был непростительно молод. Каких-то тридцать с лишним лет! Глядя на его лицо с юношеским румянцем, трудно было поверить, что у этого человека репутация вдумчивого, серьезного ученого. Впрочем, впечатление юношеской несерьезности тотчас улетучивалось, как только он начинал говорить. А еще через десять минут беседы верилось, что имеешь честь общаться с незаурядным ученым.
Владимир Васильевич Барсуков был из семьи потомственных психологов. Вместо подушки в младенческом возрасте ему подкладывали под голову справочники по психологии. И если в пятилетнем возрасте других мальчишек занимали игры с машинками, то для него не было лучшего удовольствия, чем листать монографии с красочными фотографиями. А уж когда он научился читать, то перечитал всю домашнюю медицинскую библиотеку. В десятилетнем возрасте Владимир Васильевич прекрасно понимал, о чем рассуждают взрослые, и о многом имел собственное мнение. К восемнадцати годам он знал о клинической психологии столько, сколько не ведает иной доцент.
Степан Юрьев сидел за столом напротив и разглядывал Барсукова. А тот, будто не замечая его взгляда, с интересом листал «карту больного». Иногда он многозначительно поджимал губы и довольно хмыкал, словно читал занимательную беллетристику.
Возможно, что именно так он и воспринимал написанное.
Наконец доктор поднял голову и по-отечески произнес:
– Так как вы себя чувствуете, голубчик?
Сержанта очень раздражала манера Барсукова вести разговор. Так общаются взрослые дяди с пятилетним ребенком. Но с этим приходилось мириться. Не расстреливать же его из-за этого!
Юрьев скривился.
– Странный вопрос. Как же может чувствовать себя человек, которому три года назад пересадили сердце?
– Да-да, я читал, – задумчиво произнес Барсуков. – Но, судя по тому, что здесь написано, вы сейчас в прекрасной форме! Операция прошла удачно, осложнений тоже никаких не наблюдалось. Так что же именно вас беспокоит?
– Я часто думаю о том, а стоило ли мне делать эту операцию? Когда я очнулся после наркоза, то первой моей мыслью было: «Теперь я стал совершенно другим».
– Где вам делали операцию?
– В Москве. В Кардиологическом центре.
– У вас ведь было ранение в области сердца, так я понимаю?
– Верно, – согласился Сержант и, помолчав, добавил: – Я бывший военный, воевал в «горячих точках».
Доктор понимающе кивнул:
– Операция была вам просто необходима. Пуля могла в любой момент сдвинуться и убить вас. Так что обойтись без хирургического вмешательства было невозможно.
И опять эти покровительственные интонации. Голос Барсукова звучал даже немного сердито. Такое впечатление, что он недоволен пятилетним мальчиком и готов поставить его в угол за непослушание.
Стены кабинета были выкрашены в мягкий салатный цвет. По замыслу дизайнера, подобный цвет способен действовать на пациента самым умиротворяющим образом.
Сержант слегка поерзал на стуле и сказал:
– Я о другом… С тех пор как мне сделали пересадку сердца, я стал ощущать самого себя совершенно иначе.
Доктор с интересом взглянул на него:
– Вот как? Поясните, пожалуйста.
– Не то чтобы я стал испытывать какие-то болезненные ощущения. Тут другое… как бы это объяснить попроще. Просто я иногда ощущаю себя демоном! Ведь во мне находится сердце, которое мне… не принадлежит! – наконец подобрал нужное слово Сержант.
Руки Степана бессильно опустились на колени. Умный и внимательный взгляд доктора задержался на ладонях пациента, после чего он решительно поднял темно-карие глаза:
– Хм… Интересное ощущение. Вы всерьез так думаете, батенька? Или, так сказать, для красного словца?
– Вы думаете, что я пришел сюда пококетничать? Я не красная девица. Нет уж, извольте! Хочу сказать, что я сделал большую ошибку, когда согласился на операцию. Я ведь даже не знаю, как себя теперь называть. Гибрид какой-то!
– Ну, вы и сказанули, батенька! – протестующе протянул тридцатидвухлетний профессор.
– А разве это не так? – Юрьев сурово посмотрел на Владимира Васильевича. – Какой самый главный человеческий орган? Сердце! Как только мне его пересадили, я не только жить стал по-другому, но даже думаю совершенно иначе.
Сержант поднял голову. Стены кабинета были увешаны множеством портретов. Бехтерев, Сербский, Кандинский… Наверняка каждый из них был светилом в своей области. Барсуков частенько поднимал глаза и
