ни его гость, по счастью, даже не смотрели в ту сторону.
Наступила пауза, во время которой слышно были лишь, как скребет по бумаге перо старьевщика. Сидел он, сгорбившись, низко склонясь над бумагой. Толстяк все пытался высмотреть, что же пишет Акимов, заглядывая ему через плечо, но из этой затеи ничего не выходило. Старик почти лежал на столе, закрывая собой написанное.
– И на кой ляд я только с вами связался, Иван Афанасьевич? – По характерному звуку, который издало перо старьевщика, он поставил под написанным подпись. Затем, распрямившись, сложил лист вдвое и повернулся к толстяку. – У меня ведь и без вас забот хватает. Да и состояньице у меня достаточное уже, чтобы во всякие авантюры на старости лет не пускаться. Надо было вам сразу отказать. А что, еще, пожалуй, и сейчас не поздно…
Старьевщик вдруг выдвинул ящик стола и быстро сунул туда письмо. Затем вытянул из-под воротничка рубашки засаленный шнурок, на котором болтался крохотный ключик, просунул ключ в скважину ящика и дважды провернул его.
Вздорный характер Акимова был известен всем, кто знал старого антиквара, но, видимо, не гостю старьевщика.
– Да это к-как же, Савелий Борисович? – задыхаясь от негодования, выпалил гость. – Вы мне уже свое «да» сказали… Извольте уж не отказать…
Поликарп видел, как старик подхватил со стола подсвечник и, тяжело опираясь на спинку стула, поднялся на ноги.
– Все, Иван Афанасьевич. И зачем я только моцион свой прервал?
Антиквар направился к двери.
– Да как же это? Так ведь нельзя над людьми издеваться! – Толстяк почти визжал. – Это что же произошло-то такое? Отчего же вы вдруг мне отказать-то изволили? Сначала «да» говорили, а тут вдруг – «нет», и все. – Гость несколько смягчил интонацию.
Забежав вперед Акимова, он преградил тому путь.
– Выручите вы меня! – просящее простонал он. – Потому как больше некому. Век помнить буду. В протекции вашей нуждаюсь. А что до вырученных средств касаемо, то тут за мной дело не станет. Все ваши усилия сполна окупятся, сами понимаете…
– А! – Старьевщик отмахнулся от собеседника, как от назойливой мухи.
Выудив из кармана пиджака скомканный носовой платок, он шумно высморкался, но выйти, однако, больше не пытался.
– Не погубите теперь, окажите содействие! Документик на фарфор страсть как нужен, – взмолился толстяк. – До тысячи на ваш счет отпишу. За одну только бумажку! Знаю, ведь знакомства вы водите такие, что любую бумажку можно при надобности выправить.
– Так ведь то не бумажка, а документ! Без этого документа вас арестуют. И за контрабанду – в арестантские роты! Почитай, и все дело! – медленно произнес старик, возвращая носовой платок в карман. – Это вам, Иван Афанасьевич, не отличить поповский фарфор от непоповского! Человек же мало- мальски разбирающийся подделку без особых хлопот определит…
– Знамо. Знамо, что так, – подхватил гость, хватая хозяина за рукав пиджака и увлекая его обратно на середину комнаты. – Так ведь таких, как вы, знатоков, свет больше не видывал. А вы сами вот сказали, что коли документ, то и пропустят партию… Знаете, что! Две тысячи за одну только бумажку вам даю! Только не откажите. У меня на эту операцию восемь тысяч припасено, Савелий Борисович. Все бумажечки наличностью в сейфе припрятаны. Как одна.
Акимов степенно развернулся и направился к письменному столу. Открыв ящик, он вынул оттуда письмо и конверт. Сел за стол и, написав на конверте адрес, запечатал его.
– Вот вам, Иван Афанасьевич! – Акимов не спешил отдавать письмо гостю. – Отнесете это послание Мельнику, что за Китайгородской стеной живет. Только сегодня уже не суйтесь. Все одно не возьмет у вас ничего. Старый стал. Глаза, говорит, плохо видят. Завтра идите. Поутру. А еще лучше – к концу недели. Скажете, от Акимова. Он вам за три дня нужный документ выправит. Не то что на чашки…
Акимов протянул письмо гостю.
– Я ведь как! – Толстяк выхватил конверт из рук старьевщика.
Он настолько разволновался, что на какое-то время пришлось вовсе замолчать, чтобы отдышаться. Антиквар шаркающей походкой направился прочь из кабинета.
– Одну-то я партию отправлю, – не умолкал толстяк, следуя за хозяином. – Посмотрю, как все прошло. Как водка, знаете: глотнул… и ждешь, как она по пищеводу там спускается, все ниже, ниже… Глядь – прошла. Тогда за следующую стопку приниматься можно… Вот и я так же, Савелий Борисович. Чашечки, скажем, с первой партией переправлю. Все нормально? После уже можно и следующую…
Голоса становись все тише и вскоре совсем смолкли. В коридоре скрипнула дверь. Акимов, видимо, вышел вслед за гостем в сени. Медвежатник отодвинул портьеру. Скользнув в коридор, он прикрыл за собой дверь кабинета. На потолке в конце коридора метался огонек свечи. Входная дверь, видимо, уже была открыта.
Поликарп подошел вплотную к сеням. Они у старьевщика были просторные и, как и весь дом, до отказа забиты всевозможным хламом. Старик стоял спиной к Поликарпу. Тот немедля шагнул в темноту и спрятался за старинным комодом, выставленным в сени за ненадобностью в доме.
Через минуту после того, как хозяин распрощался с гостем, Поликарп спокойно покинул свое укрытие.
Толстяк успел удалиться от дома на приличное расстояние. Извозчиков, по счастью, поблизости не оказалось.
Поликарп свистнул. Митрофан не заставил себя ждать. Пролетка медвежатника лихо понеслась по мостовой. Поликарп на ходу прыгнул в коляску.
– Придержи лошадей у того господина. Должно, попросит подвезти, – приказал Поликарп вознице.
