исследовательские изыскания в области токсикологии по разработке новых препаратов. Но теперь они были свернуты, и перед сотрудниками была поставлена одна практическая задача — искать новые быстродействующие токсины, способные умерщвлять людей и по возможности не открывать для патологоанатомов ясной клинической картины при вскрытии.
Кое-кому из ученых, давно работавших в лаборатории, это не понравилось, но Могилевский властной рукой эти роптания заглушил, и всем ничего не оставалось, как продолжать исследования теперь уже по новой программе и делать вид, что ничего особенного не произошло. Перестал бросать свои язвительные реплики даже Муромцев, когда Могилевский сообщил сотрудникам, что Сутоцкого арестовали на следующий же день после того, как Григорий Моисеевич изгнал его из лаборатории. То есть в ту самую субботу, когда начальник лаборатории веселился в компании с комендантом НКВД и похотливыми девицами. Сутоцкого обвинили по 58-й статье «за контрреволюционную деятельность и выступления против Советской власти». Всем сразу стало ясно, что в живых его теперь не оставят.
— Я даже попросил, чтобы нам его отдали. Вроде обещали. Так что, возможно, мы его скоро снова увидим, — усмехнулся Григорий Моисеевич и добавил: — Например, в качестве перелетной «птички».
Но на его шутку никто не отреагировал. Даже Хилов сидел с мрачным лицом.
Естественно, что после такого объявления из лаборатории никто по собственной воле не уходил. Режим работы оставался прежним, не было даже введено запрета на употребление спиртного. Работа ведь стала считаться вроде бы вредной, с постоянным напряжением психики, что требовало снятия стресса. Могилевский лишь предупредил, чтобы делалось это не так открыто, как раньше. То есть расслабляться спиртным позволялось, но при этом следовало соблюдать меру и не попадаться на глаза вышестоящему начальству. А оно в Варсонофьевский переулок предпочитало не заглядывать.
Согласно своеобразной калькуляции, каждому сотруднику, участвующему в экспериментах с испытаниями ядов на заключенных, теперь полагались ежедневно сто граммов водки. Практически эта норма почти всегда с лихвой перекрывалась за счет выделявшегося на «специальные нужды» чистейшего медицинского спирта-ректификата. Он предназначался для обработки приборов, посуды, дезинфекции рук, однако по назначению его почти никогда никто не использовал. В основном употребляли внутрь, как и в прежние времена, а с перенесением экспериментов с животных на людей к огненному зелью вскоре пристрастились даже самые стойкие трезвенники.
Накануне «открытия» нового дела Хилов с Могилевским долго колдовали в аптеке над токсичным веществом для первого опыта. Решили начать с проверки отравления при смешивании обычного цианистого калия со спиртом.
В кабинете сидели Могилевский, Блохин, судебно-медицинский эксперт Семеновский, сотрудники лаборатории Наумов, Филимонов-младший и еще несколько человек. Все до единого были в белых халатах. Даже комендант НКВД по такому случаю накинул поверх военной формы чистый белый халат. Только ассистент Ефим Хилов появился в своем неизменном клеенчатом фартуке, правда, халат под фартуком у него все же имелся. Все чинно расселись в «ординаторской» на двух больших кожаных диванах. Один неугомонный Человек в фартуке продолжал суетиться и деловито сновал по кабинету. Ему досталась, пожалуй, самая значительная роль в предстоящем действе, и он этим очень был горд. Хилов вытащил из кармана фартука бинт, растянул его поперек дверного проема и начал укреплять кнопками.
— А это зачем? — вопросительно прогудел Блохин.
— Ленточка, — пояснил ассистент. — Для открытия мероприятия. Организовано все как положено в таких торжественных случаях. И даже ленточка протянута. Разве что духового оркестра не будет.
— Действительно, жаль, что туш некому исполнить, — угрюмо заметил Наумов. — Может, сам споешь?
— Да и с ленточкой у тебя, Хилов, получился перебор, — снова отозвался Блохин. — Выкинь ты ее. А то на богохульство смахивает. Мужика на тот свет, можно сказать, к Богу отправляем, а ты про какое-то торжество…
— Если старшие товарищи против, уберем, — послушно согласился Хилов. Он скомкал бинт, но полоску из середины все же вырезал и опустил в карман фартука, а остальное выбросил в урну. — Вот и все. Можно начинать, — с чувством исполненного долга объявил ассистент.
— Ну-ну, — пробурчал комендант.
— Ой, извините, — спохватившись, подала вдруг голос лаборантка Кирильцева. — Я женщина слабая и не могу смотреть, как людей убивают. Еще чего доброго, ночью приснится, — нервно щебетала Анюта.
Она взглянула в висевшее на стене большое зеркало, поправила свои бесцветные кудряшки и мелкими шажками торопливо засеменила из «ординаторской».
— Да уж осталась бы, — крикнул ей вслед Блохин. — Все равно привыкать придется…
— Нет уж. Обойдетесь без меня.
В коридоре она едва не столкнулась с доставленным для «церемонии» заключенным.
— Здравствуйте, — с растерянностью в голосе, испуганно произнесла лаборантка, заботливо уступая ему дорогу. — Вас здесь ждут.
И действительно, первого пациента почти все ожидали с нескрываемым нетерпением. Каждый вкладывал в это свой смысл.
Тот появился в сопровождении двух конвоиров. Когда перед ним распахнули дверь, заключенный, отвыкший в тюремной камере от нормального дневного света, в растерянности остановился на пороге под взглядом целой группы людей в белоснежных халатах и закрыл рукой глаза. Но к нему тут же подскочил Хилов с идиотской злорадной улыбкой:
— Поздравляем! Вы первый пациент нашего нового медицинского учреждения.
С этими словами ассистент дернул ничего не соображающего арестанта за одежду, затянул его в кабинет и поставил в центре лицом к начальнику лаборатории и другим членам комиссии. Они чинно сидели за широким квадратным столом, покрытым зеленым сукном, неподвижно уставившись на пришельца, словно на редкостный музейный экспонат. У некоторых во взгляде улавливался откровенный страх перед тем, что должно было произойти через несколько минут на их глазах. Но находившийся в полном неведении «пациент», вряд ли это заметил.
— Заключенный Потапов, — наконец нарушил неожиданно воцарившуюся тишину «предмет исследования». — Осужден три дня назад трибуналом Московского военного округа по статье пятьдесят восемь — семь Уголовного кодекса за особо опасное государственное преступление — подрыв промышленности в контрреволюционных целях — к высшей мере наказания, расстрелу.
Присутствовавших повергло в некоторое замешательство нарушение только что оглашенной инструкции: человек назвал себя, сказал, когда, кем и за что осужден. Снова повисла пауза.
Перед «докторами» стоял остриженный наголо, худой, измученный молодой мужчина, с ввалившимися, небритыми щеками, бледным лицом, в грязной арестантской робе. В глазах страх, полная покорность. Они искали сочувствия и помощи у сидевших перед ним за длинным столом людей в белых халатах.
— Итак, надеюсь, вам понятно, что вы самый первый пациент только что открытого в НКВД специального лечебного учреждения для заключенных, — высокопарно обратился к Потапову Григорий Моисеевич, уже полностью овладевший собой. — Я руководитель лаборатории, то есть этого специального медицинского учреждения.
— Простите меня, никак не могу взять в толк, что все это значит и почему меня сюда привели. Я приговорен к расстрелу, и, как мне объявили, приговор подлежит немедленному исполнению…
— Об этом теперь не думайте. Расстреливать вас не будут. Проходите лучше сюда, присаживайтесь вот здесь.
Поднявшись со стула, начальник лаборатории артистичным жестом показал на кушетку, стоявшую в углу у стены. Заключенный смущенно топтался на месте, не решаясь сесть на белоснежную простыню.
— Садитесь, — повторил Могилевский и в следующую секунду почувствовал в теле сильнейший озноб и, словно на морозе, стал потирать свои вдруг похолодевшие руки.
Еще раньше, зная, что предстоят опыты над заключенными, он представлял себе эту процедуру обыкновенно и буднично. Придет зэк, выпьет свои сто граммов водки с ядом, его отправят своим ходом в камеру, где он через несколько минут тихо испустит дух. Эксперт Семеновский констатирует смерть, заберет
