Глава 8
В один из зимних дней 1939 года Могилевский встретил, выходя из Варсонофьевского, Артемия Петровича Сергеева. Профессор заметно сдал и, пройдя метров десять, останавливался и, погруженный в свои думы, долго стоял на одном месте. Григорий Моисеевич даже не сразу его узнал, а приблизившись, тронул Сергеева за плечо. Увидев перед собой военного, да еще с синими петлицами Наркомата внутренних дел, он вздрогнул, неловко отпрянул в сторону, поскользнулся, упал, и начальнику спецлаборатории пришлось поднимать его с тротуара.
— Артемий Петрович, это же я, Могилевский! — заулыбался Григорий Моисеевич. — Вы разве меня не узнаете?
— Ах, это вы… — пробормотал трясущимися губами профессор. — Простите, голубчик. Я и впрямь не узнал вас в этой шинели. Вы такой представительный.
— Я ведь теперь тут с вами поблизости служу, Артемий Петрович! — взяв Сергеева под руку и поддерживая его, заговорил Григорий Моисеевич. — Почти рядом, в двух шагах. Мы теперь в Варсонофьевском располагаемся. Как ваша жена?
— Моя жена? Ах, Моя жена… Ее, знаете ли, голубчик, арестовали, и я никак не могу понять за что. Мне не говорят, даже передачу не принимают. Вот… — Сергеев показал авоську, в которой лежало что-то завернутое в платок. — Вот, не принимают. А вы не можете передать ей, голубчик?
— Нет, что вы. Это категорически запрещено. Но комендант комиссариата мой хороший знакомый, я могу узнать, что с вашей женой.
— Да, пожалуйста, узнайте, голубчик. Узнайте, ради Христа. — Профессор крепко вцепился в рукав Могилевского и не выпускал. — Я отблагодарю, сколько надо заплачу! — На его глазах появились слезы. — Она же ни в чем не виновата. За что ее арестовали? За что? Она старый, больной человек. Моя жена даже слабее меня. Ну за что, голубчик?
Сергеев говорил громко, почти кричал. Прохожие испуганно оглядывались на плачущего старика.
— Пойдемте, профессор, я отведу вас домой, пойдемте! Не надо здесь стоять.
Могилевский отвел Сергеева домой. Там царило холостяцкое запустение. Всюду был беспорядок. Григорий Моисеевич вскипятил чайник. Они снова сели пить чай на кухне, как в прежние времена.
— Вы, наверное, голодны, голубчик, там на сковороде есть картошка, разогрейте.
— Я не хочу есть, Артемий Петрович. Вы сами-то как?
— А как я теперь? Один вот остался… — Он заплакал.
Могилевский вздохнул. Общение с профессором его начинало тяготить.
— А у нас сейчас работы невпроворот. Исследуем, экспериментируем, изобретаем.
— И как ваша диссертация?
— Пока не до нее, Артемий Петрович, — ответил Могилевский, и тут его осенила неожиданная мысль. — Знаете, профессор, я тут как-то хотел позвонить вам. У вас, помните, тетрадочка была. По угарным газам. Мне все хотелось посмотреть ее. Не позволите ли взглянуть?
— Возьмите, голубчик, если она вас заинтересовала. Я теперь все забросил! Поищите, тетрадка там в шкафу, в кабинете.
Могилевский поднялся, зашел в рабочий кабинет профессора, почти сразу же отыскал голубую тетрадь, открыл ее, стал просматривать. Потом спрятал тетрадь в карман. Вернулся на кухню.
— Нашел, спасибо.
— Не стоит благодарности. Для пользы науки жалеть ничего не надо. Так вы справитесь насчет моей жены, Веры Георгиевны? Вера Георгиевна Сергеева, в девичестве Штернберг. Вы уж справьтесь, голубчик! Не забудьте…
— Да-да, профессор. Обязательно узнаю и позвоню вам. Я пойду, пожалуй. Работы невпроворот. Я обязательно позвоню!
Могилевский ушел. Покидая профессорскую квартиру, он облегченно вздохнул.
«А квартирка-то у профессора неплохая, — подумалось ему. — А главное — совсем рядом с работой».
Придя домой, Могилевский детально стал изучать описание действия окиси углерода (СО). Этот так называемый угарный газ без запаха и цвета показался Григорию Моисеевичу очень перспективным. Да и технология его получения не отличалась особой сложностью. Симптомы отравления развивались постепенно: сначала головная боль, шум в ушах, биение височных артерий, тошнота. Затем лицо пострадавшего краснело, на фоне пониженного артериального давления пульс учащался, постепенно развивающаяся мышечная слабость приводила к потере сознания, падению сердечной деятельности и нарушению дыхания. Человек впадал в сопровождающееся судорогами коматозное состояние, и вскоре наступала смерть. В зависимости от концентрации газа весь процесс от отравления до наступления смерти длился от получаса и дольше. Ярко-красная жидкая кровь, множественные мелкие кровоизлияния в слизистую оболочку желудка, тонкой кишки, полнокровие головного мозга и мозговых оболочек указывали на отравление.
Главный судмедэксперт НКВД Семеновский постоянно констатировал наличие явных признаков насильственной смерти. Лаборатория же работала над тем, чтобы таковых было как можно меньше.
— Надо создавать такие препараты, чтобы при вскрытии ни один эксперт ничего не обнаружил, кроме патологии, обычной при естественном наступлении смерти, — поучал он Могилевского.
— Слушайте, коллега, — раздраженно реагировал начальник лаборатории, — не стоит преувеличивать опасность разоблачения. Вы же знаете, какая у нас медицина. Упал человек, умер, привезли его в обычный морг. Ни раны, ни следов другого насилия. Провинциальный патологоанатом в лучшем случае скажет, что не выдержало сердце. А вот почему оно отказало — установит далеко не каждый. Особенно если нет никаких подозрений на насильственную смерть или пациент при жизни страдал каким- то заболеванием. Мы в этом направлении работаем — создаем препараты, усиливающие патологию и ускоряющие уход из жизни. Правда, работа продвигается не столь быстро, как хотелось бы.
— Так-то оно так, — рассуждал эксперт, — задача непростая. Ну а вдруг именно сейчас чья-то смерть возбудит подозрения? Обычный человек, он никому не интересен. НКВД этим не занимается. А вот важных персон на тот свет так запросто не отправить. Да если бы и получилось, на них медицинское заключение будут составлять светила медицины, только после обязательного проведения вскрытия всех полостей тела, химического анализа крови и внутренних органов. Помните, далеко не всякий профессор захочет врать в угоду власти. Да и зачем заставлять его врать? Чтобы не попадать в неприятности, наши органы должны располагать такими средствами, применение которых не распознал бы никакой академик и никто даже в мыслях бы не имел, что человека отравили. Ведь для таких субъектов и предназначается ваша продукция. Или, может, я не прав, доктор Могилевский?
— Разумеется, коллега, вы правы, — вынужденно соглашался Могилевский. — Да, яд желательно подбирать применительно к ситуации. Скажем, сердечники чаще всего почему-то умирают утром по понедельникам. Об этом я от многих врачей слышал. Также по утрам отдают богу душу и заядлые пьяницы, люди, отравившиеся спиртным.
— Такая точка зрения существует. Действительно, чтобы в наши дни докопаться до истинных причин насильственной смерти, смерти, я бы сказал, от постороннего воздействия, извне, — установить характер, тип или состав примененного яда, приходится перевернуть горы научной литературы. Но и этого все равно бывает порой недостаточно. Тем не менее, если поставлена задача добраться до корней, эксперт сделает все. Это, если хотите, дело чести высокого специалиста своей профессии. Будут проведены всевозможные лабораторные пробы, анализы, сложнейшие исследования. И если надо — поверьте мне, как правило, обязательно докопаются.
— Вы сказали, как правило. Значит, согласитесь, что возможны и исключения.
— Да, процент риска можно если не исключить, то, во всяком случае, свести к минимуму. Вот к нему и стремитесь. Что же касается ваших усопших «птичек», как вы их там окрестили, то пока что в каждом трупе я устанавливаю достаточно очевидные следы отравления. Работать надо лучше, уважаемый, Григорий
