— Лучше завтра. Всех четверых в один день — на завтра, — ответил Могилевский, расписываясь в рабочей тетради с заявкой на препараты для очередного эксперимента, кому и какую дозу яда назначить. Напротив фамилии «Сергеев» он запнулся, но через мгновение уже записал: «Контрольную».
Хилов постоянно приглашал начальника к себе, чтобы тот посмотрел на его житье-бытье, познакомился с женой, но больше, чтобы прихвастнуть перед ней своими связями и авторитетом. Вот, мол, смотри, как меня ценят на работе! Но Григорий Моисеевич всякий раз уклонялся от смотрин, увиливал под разными предлогами. Отказался он и в этот вечер, сославшись на усталость и легкое недомогание.
Выйдя из Варсонофьевского, он двинулся почему-то на Сретенку и, добравшись до дома Сергеева, что на углу Рождественского бульвара, на мгновение остановился. Окна профессорской квартиры не светились. Какая-то магическая сила влекла его туда, словно чем-то притягивала, будто там кто-то с нетерпением ждал его появления. Могилевский вошел в подъезд, поднялся на третий этаж, остановился возле опечатанной квартиры с латунной табличкой: «Профессор медицины А. П. Сергеев». Постоял, зачем-то нажал копку звонка, вздрогнул от его громкого звука и, испугавшись чего-то, бегом спустился на улицу. Здесь он оглянулся, будто проверяя, не следит ли за ним кто, потом повернулся и быстро пошел к остановке автобуса.
Дома, поужинав, Григорий Моисеевич сел за стол. Чтобы жена не приставала, разложил перед собой первые попавшиеся под руку бумаги и сделал вид, что работает. В такие минуты супруга боялась даже заглядывать в его кабинет. Так молча Могилевский просидел три с лишним часа. Нет, он не терзался угрызениями совести, не предавался былым воспоминаниям, не размышлял над судьбой несчастного Артемия Петровича, для которого завтра все кончится. Григорий Моисеевич просто сидел в странном отупении, уставившись в одну точку. Ему вдруг захотелось отгородиться от всего мира, забраться в жесткую скорлупу, погрузиться в кромешную темноту и сидеть там месяц, два, пока не пройдет хандра, чтобы, когда захочется, заново выползти на божий свет, но совершенно в другом качестве. А может, и вообще такого желания не появится.
Он спохватился, когда ходики показывали уже второй час ночи. «Ну вот и возвратился», — подумал Григорий Моисеевич, решительно поднимаясь со стула. Он зашел на кухню, налил стопку водки и выпил, потом лег на кровать и, повернувшись спиной к дремавшей жене, тут же заснул крепким, здоровым сном.
На другой день, едва появившись в лаборатории, Могилевский распорядился, чтобы привели первого «пациента». К его немалому удовлетворению, генерал Эйтингон с утра прийти не мог, сославшись на занятость. Обещал быть примерно через полчаса.
«За полчаса мы с первым закончим», — подумал начальник лаборатории.
Могилевский усадил Артемия Петровича на стул перед комиссией, начал задавать традиционные вопросы, касающиеся жалоб, самочувствия и здоровья. В ответ Сергеев бодро стал говорить о том, что еще может быть весьма полезен обществу, поскольку он профессор медицины, перечислил свои заслуги в области науки, не преминул подчеркнуть, что награжден орденом.
— Это я к тому, что если вдруг у кого-то из присутствующих здесь уважаемых коллег возникнет мысль использовать мои знания и опыт в вашем коллективе, — Сергеев многозначительно перевел взгляд на Могилевского, как бы напоминая вчерашний разговор, — то я был бы счастлив остаться в вашем уважаемом учреждении рядовым сотрудником.
— У нас свободно место старшего лаборанта, — издевательски произнес Хилов. — Не желали бы себя попробовать в этом качестве?
Бесхитростный Артемий Петрович принял вопрос за чистую монету и сразу же оживился:
— Имея звание профессора, коллега, я, пожалуй, справлюсь и с обязанностями старшего лаборанта. — Сергеев горделиво обвел взглядом окружающих.
— А в какой области вы профессор? — продолжал издеваться над стариком Хилов.
— Мы отвлеклись! — оборвал этот разговор начальник лаборатории, стремясь закончить эксперимент до появления посторонних наблюдателей. — Для нас сейчас важно восстановить ослабленный организм «пациента», глубже исследовать параметры его состояния здоровья. Вы вчера говорили о приступах сердечной аритмии. Скажите, как часто они повторялись?
— В последнее время, коллега, они меня беспокоили почти каждый день, — заговорил Сергеев. — Но в той камере, где меня содержали, было семьдесят человек. Духота, сами понимаете, вонь, табачный дым, который я не переношу с детства, ну и довольно угнетенное моральное состояние. Вот те причины, в результате которых у меня развилась аритмия. Но сегодня, — профессор просиял, — вы не поверите, сегодня я спал как младенец. Никаких приступов не наблюдалось. Мне во сне даже приснилась мама. Она умерла пять лет назад. И вдруг вижу ее улыбающейся, красивой, молодой. Она бросается ко мне со слезами на глазах, просит подойти к ней, хочет обнять после долгой разлуки…
Анюта неожиданно всхлипнула и выскочила из комнаты. В последнее время она освоилась и вела во время эксперимента дневник наблюдений.
— Простите, коллеги, — непонимающе произнес профессор, прервав свой рассказ, — я что-то не так сказал?
— О снах — это ваше личное, — успокоил его Могилевский. — Значит, приступа не было?
— Да я и сейчас великолепно себя чувствую. Впервые сегодня на завтрак с необычайным аппетитом съел полную тарелку манной каши, которую не мог терпеть с детства! Знаете, коллеги, здесь просто чудесно! Лучше, чем в любой больнице! — продолжал умиляться профессор. — И в этом, я думаю, основная заслуга прекрасного специалиста, тоже медика — товарища Могилевского Григория Моисеевича.
— Это хорошо, что сегодня у вас не было приступа, — помечая что-то у себя в блокноте, проговорил начальник лаборатории и, желая побыстрее закончить этот спектакль, бросил решительный взгляд на Хилова, призывая его перейти ко второму этапу эксперимента. Было решено растворить яд профессору в бутылке вина. Могилевский знал, что Артемий Петрович любит только красные вина, особенно сладкие. Он специально заставил Ефима купить бутылку крымской «Массандры», не пожалел для этого своих денег. — Я очень рад! И полностью здесь согласен с вами, уважаемый профессор, аритмия возникла у вас вследствие неудовлетворительных внешних фактов. Конечно же она пройдет сама собой, как только изменятся условия вашей жизни.
— Я тоже так думаю! — подхватил профессор. — Я уже почти совсем здоров. Еще пару-тройку дней, и начну делать легкую физическую зарядку и быстро приведу себя в норму. Но должен сказать главное: это вы, дорогие коллеги, вдохнули в меня новую жизнь.
— Это, профессор, звучит как тост! — обрадованно подхватил Хилов. — Кстати, вы что предпочитаете, водку или вино?
— Обожаю сладкое вино!
— Тогда для вас еще один сюрприз! О-па!
Ефим ловким движением вытащил из кармана халата бутылку «Массандры», открыл ее, наполнил стакан и поставил перед профессором:
— Прошу, Артемий Петрович! Выпейте за свое здоровье!
У Сергеева от такой неожиданности округлились глаза.
— Я ожидал чего угодно в вашей больнице, но чтобы так… — пролепетал он.
— Да,’ да. Мы вам разрешаем выпить, — усмехнувшись, кивнул Могилевский.
— Но, господа, простите, коллеги, мне как-то неловко пить вино в одиночку.
— А мы вас поддержим! — воскликнул Ефим, вытащил бутылку водки и разлил ее по стопкам и добавил: — Среди нас есть диабетики, им сладкое вино противопоказано.
Все шло четко по сценарию Могилевского. Роли для исполнителей были давно расписаны. Ефим, как молодой и раскованный участник разыгрываемого действа, начинал его. Григорий Моисеевич подхватывал, как бы не очень одобряя этот шаг, но в то же время, прикидываясь демократом, разрешал подчиненным ради исключения выпить с основным виновником «торжества». Все чинно потянулись к своим стопкам. «Счастливцу», которого вызволили из-под расстрела, ничего не оставалось делать, как выпить с новым коллективом.
— Я хочу поднять свой высокий тост, не боясь произносить этих слов, за моего избавителя от жутких мук, которые выпали на меня в последнее время, — торжественно говорил Сергеев, подняв стакан, — за Григория Моисеевича Могилевского! Он теперь самый близкий мне человек. Единственный… — Голос
