у молодого лекаря оказалось немного: русский народ был отменно крепок, а сам Василий Иванович здоровьем напоминал большущего лося. Чаще случалось лечить от обжорства да от перепоя, но здесь был единый рецепт – ядреная русская баня, способная согнать не только дюжину потов, но и выветрить остаток хмеля.
А потому, когда случилась болезнь с государем, Николай растерялся – никогда не видел он более страшной раны, чем язва Василия Ивановича. Однако смятения своего не показал. Порывшись в книгах, он нашел рецепт нужной мази и, вручив ее государю, пообещал, что опухоль пройдет через сутки. Так оно и случилось. Но скоро пальцы ноги стали чернеть, и лекарь понял, что государю не прожить даже недели.
Михаил Глинский советовал пустить в рану две ложки водки. Андрей Иванович желал видеть у постели брата вместо немца известных ворожей. Но Николай Булев твердо знал, что великого князя уже не спасти.
Московский государь был обречен, и сейчас Василий вызвал лекаря только для того, чтобы услышать о себе полную правду, которая, как понимал сам государь, будет страшной.
Великий князь протянул свою исхудалую руку, и лекарь, крепко взяв прохладные пальцы, приник к ним губами. Это была честь, которой удостаивался не каждый боярин. До того Булев целовал руку государя только однажды – когда был представлен ко двору.
– Видел ты мое великое жалованье, Николай, выделял я тебя среди прочей челяди своей велико – княжеской милостью. Теперь ответь мне без утайки – есть ли какое-нибудь снадобье или мазь, что может излечить мою недужность?
– Государь Василий Иванович, был ты со мною ласков и жалованье я видел великое. Если бы существовало какое средство, оно было бы у тебя. Не хочу лукавить, великий князь, остается только уповать на помощь божью.
Василий выслушал лекаря спокойно, а потом слегка приподнял ладонь, отпуская его от себя.
По зову явился митрополит Даниил. Огромный, тучный. Он возвышался над ложем государя и в сравнении с Василием Ивановичем выглядел бессмертным. Во всем его теле чувствовалось здоровье, которое не способны сокрушить ни хвори, ни возраст.
Сейчас митрополит хотел выглядеть не таким значительным, как всегда, слишком много места он занимал в покоях государя.
– Вот и все, Даниил, не сегодня-завтра помру я. Николай все рассказал мне про болезнь, я обречен!
– Поживешь еще, Василий Иванович, – попытался слабо возразить митрополит.
– Будет тебе, Даниил, не о том ты сейчас глаголешь. Помру я! Надо мне помышлять о том, чтобы душу свою спасти.
– Государь, не дело ты говоришь. Поднимешься еще. Все отечество за тебя молиться будет, глядишь, болезнь и отступит.
– Слишком долго я жил, чтобы верить в чудодейственное избавление от недужности. Умру я завтра ночью, владыка, приготовь мне платье монашеское и крест спасительный. А теперь братьев с боярами покличь.
В сопровождении многого числа бояр в Спальные палаты государя вошли Юрий и Андрей Ивановичи. Пухлыми губами и круглым подбородком они напоминали старшего брата.
Остановились князья в двух шагах от ложа московского государя и виновато потупили взор.
– Каши бы ты отведал, Василий, а то совсем обессилишь, – предложил средний брат.
Весь двор уже знал о том, что государь отказался от еды, а миндальную кашу, что стольники принесли на завтрак, только слегка пригубил.
– Не до каши мне теперь, – отвечал московский князь, – повернули бы вы меня, бояре, а то все тело отлежал, – а когда мужи перевернули государя на бок, продолжил: – Доверяю своего сына, великого князя Ивана, богу, святым чудотворцам и тебе, отец мой духовный Даниил. Завещаю ему государство русское, которым когда-то пожаловал меня мой отец. Все слышали?
– Слышали, государь, – почти хором откликнулись ближние бояре.
– Слышали, Василий, – едва слышно произнесли Юрий и Андрей.
– А вас, братья мои, я прошу помнить об обещании стоять против недругов сына моего и почитать за своего господина. Не позабыли клятву?
– Помним, государь, – единомысленниками отвечали братья. – Будем служить ему прямо и неподвижно.
– Обещайте дело московских государей беречь и служить безо всяких хитростей.
– Обещаем, Василий Иванович, – понуро отозвался Андрей.
– От сына моего не отступайте ни на пядь. На кого же мне еще полагаться, коли не на родных братьев.
– Верно, государь, – промолвил средний брат, глядя в восковое безжизненное лико Василия Ивановича. «Помирай себе спокойно!» – едва не сорвалось с его губ.
– Бояре, – обратился слабеющий господин к примолкшим советникам, – государство наше древнее, еще до Владимира киевского на земле русской стояли грады крепкие, а деды мои, рожденные господами московскими, правили боярами. Вы – наши извечные слуги! Так служите сыну моему так же верно, как когда-то мне… Помните о целовании! Повелеваю вам всем Михаила Глинского за чужого не держать. Хоть и прибыл он к нам с ливонской земли, но веры мы все единой, а сыну моему – дядей приходится. А ты, Михайло, стой со всеми заодно и характер свой строптивый не показывай, – строго наказывал тестю самодержец, – а то без башки можно остаться. И вот о чем я тебя хочу просить, Михаил Львович, стой крепко за сына моего и жену мою.
– Пока дышать буду, Василий Иванович, от клятвы не отступлюсь.
– Жену хочу видеть, бояре, пошлите за Еленой Васильевной… Проститься с ней желаю.
– Как прикажешь, Василий Иванович, – шагнул Михаил Львович к двери.
– Погодь, боярин, – остановил Глинского великий князь, – боюсь, государыня вида моего страшного испугается. Пожелтел я, как лимон, и с лица сошел. Да еще небрит, щетиной седой зарос. Теперь она на меня, старого, и не взглянет. Страшен ли я, Андрей?
– Что ты говоришь такое, брат, – повернулся князь Андрей к государю мокрым от слез лицом. – Не изменился ты, разве похудел малость. Надобно тебе с великой княгиней увидеться и наследника приласкать.
Нахмурился Василий Иванович:
– Вот кто моего страшного облика точно уж испугается.
– Напрасно ты так, батюшка, – загудели бояре, – любит тебя наследник, а когда ты здоров был, так он с твоих коленей и не слазил.
– Верно, – улыбнулся Василий Иванович, – только время ли сейчас? Впрочем, другого времени у меня может и не быть – позовите государыню с сыном Иваном.
Наследника Михаил Глинский нес на руках. Иван беззаботно перебирал пальчиками самоцветы на княжеских бармах. Елена Васильевна уныло плелась за дядей. С одной стороны ее поддерживал князь Андрей, с другой – бережно, под локоток, вел Овчина-Оболенский.
Государыню не испортила и печать великого горя. Бледность даже украсила ее, лико приобрело живость, а тонкие губы были так же чувствительны, как листья осины на слабом ветру.
– Государь, – упала Елена на колени перед креслом умирающего. – Это я во всем виновата! Только я одна! Покарает меня господь за мое святотатство!
– Что ты такое говоришь, Елена, зачем на себя напраслину наводишь, – сурово упрекнул жену великий князь. – Простыл я на охоте, вот и случилась со мной недужность. Только эта болезнь моя – не смертельная, женушка. Отлежусь немного, и мы с тобой по святым местам поедем, богу помолимся о моем выздоровлении.
– Не будет выздоровления, Василий Иванович! Господь меня наказывает за неправду мою, за измену мою тяжкую по отношению к тебе, государь!
– Что же ты такое говоришь, Елена, в чем твоя измена? – удивился великий князь.
– Не любила я тебя так, как супруге положено, государь.
