– Ого! Неласково ты меня встречаешь, князь. А может, зло на меня держишь? Так скажи!
– От молитвы оторвал… Не люблю я этого.
– Будет тебе время помолиться, – примиряюще продолжал Иван Овчина. – Государыня тебя в Коломну посылает. А дорога туда неблизкая. Вот потешишь раскаяниями душу.
– Это за что же мне такая опала, что государыня со своих глаз отправляет?
– Не опала это, Юрий Андреевич, а честь великая. Государыня тебя на мятежного старицкого князя посылает. В Коломну с отрядом боярских детей пойдешь. Там совокупишься с воеводами из Мурома и Ростова Великого, а уже затем на супостата двинешь. А я же за вами следом.
– Понимаю, откуда честь такая. Знает государыня, что старицкий князь мне вместо старшего брата, вот и решила нашу дружбу порушить. А ежели я не соглашусь, боярин?
– Быть тогда большой беде. Не советую я тебе упрямиться, князь, – ступил на порог Иван Федорович. – И еще вот что, Юрий Андреевич. Как князя пленишь, так повезешь его до самой столицы в железах.
– Это тоже государыня наказала? – едва слышно произнес Оболенский-Пенинский.
– Да, Юрий Андреевич. А теперь идти мне надобно. Некогда мне о пустом глаголить.
Юрий Оболенский прибыл в Коломну на третьи сутки. Боярские дети, гораздые до забав, двигались по московской дороге пьяно и весело. Ратники, пренебрегая строгим наказом Оболенского- Пенинского, заходили в каждую деревню, где перезрелые девки да матерые вдовы встречали «голубчиков» хлебом и солью.
В назидание князь Юрий повелел прилюдно выпороть дюжину молодцов.
Отроки достойно приняли наказание: закусив губы и приподняв зад, они смирехонько лежали перед строем, отсчитывая удары. А когда был обломан последний прут, воинники дружно поднялись, поклонились поначалу князю с боярами, а затем остальным дружинникам и молвили смиренно:
– Спасибо за науку, Юрий Андреевич.
В Коломну полк Пенинского вошел достойно: под удары барабанов и тревожное пение рожка. Молодцы держались в седлах уверенно и лихо гнали лошадей по кривым улочкам города.
Князь Юрий держался стороной от других воевод, даже становище он разбил не у кремлевских стен, где обычно останавливались полки, а у самого впадения Оки в реку Москву. Цветными шатрами оно больше напоминало ежегодную ярмарку, чем пристанище московской дружины.
Юрий Андреевич не хотел равняться с младшими князьями, помня о том, что кровь его замешана погуще, чем у ближних воевод государя. И потому, когда пришли посыльные от князя Микулинского, Оболенский-Пенинский продержал их у порога и не пожелал угостить хмельным квасом.
– Князь Микулинский велел сказать, чтобы ты норов свой не показывал, а слушал его как главного воеводу. А ежели надумаешь перечить, так о том станет известно Ивану Овчине, а уж он сумеет набросить на тебя вожжи.
– Что еще сказал князь Микулинский? – не поднимаясь с постели, спросил Юрий Андреевич.
– Ты должен выступать поутру из Коломны к городу Дегулину, там подождать рать Ивана Овчины и переправиться через Волгу. А уж затем первым ударить по старицкому князю. Только так ты сумеешь доказать преданность государю.
Юрий Андреевич дыхнул на пламя свечи, и оно погасло.
– Хорошо… Я докажу свою преданность.
Коломну дружина Юрия Андреевича покинула ночью. Под городом Дегулином князь приказал спешиться. С высокого обрыва, в тихой сонной заводи, слегка раскачиваясь на волнах, дремало три дюжины судов.
– Видать, на этих стругах через Волгу переправляться будем, – произнес детина с пламенной бородой.
– А то как же! – охотно отозвался сотник, топая по песчаной отмели к ближайшему стругу. – Поначалу мы переправимся, а потом полки Ивана Овчины.
Юрий Андреевич промолчал едва ли не все плавание, и только лукавый мог догадываться о тайных мыслях князя. А когда гребцы подняли весла и острый нос струга, распоров ровную гладь, с тихим шорохом врезался в песок, Оболенский твердо изрек:
– Все суда сжечь!
– Да как же, батюшка! Ведь Иван Овчина на них переправляться должен, – попытался воспрепятствовать тысяцкий.
– А ты, оказывается, воевода, безнадежно глуп, – нахмурился Юрий Пенинский, – потому и велю палить, чтобы Овчине не достались. Не служу я более великому князю, а господин мой – Андрей старицкий. А может, ты иначе считаешь? – угрюмо посмотрел князь на тысяцкого.
– Да как же можно, Юрий Андреевич, – перепугался воинник. – Ты мне жалованье платишь, тебе я и служу.
Струги обложили соломой, окурили ладаном, а потом запалили. Суда, объятые пламенем, напоминали древние капища,[60] а мачты, высоко поднятые над водой, походили на каменных истуканов. Некоторое время с огнем пытался бороться ветер, но наконец и он сдался, и струги рассыпались по бревнышку.
Юрий Андреевич собрал боярских детей, хмуро оглядел бедовое воинство и громко молвил:
– Вы – мои холопы, а я – ваш господин! Отныне власть моя над вами будет несокрушимой. Ежели увижу какое непослушание, недозволенное бражничанье или кто на баб вместо службы начнет зариться… запорю до смерти!
Струги уже сгинули, а обгоревшие доски уносились стремительным течением. Оставалось полыхать только последнее судно, и князь Пенинский смотрел именно в эту сторону. Ему хотелось, чтобы мачта непременно обрушилась в воду с громким всплеском, а борта развалились, подобно плохо закрепленному мосту, и, подхваченные течением, уплыли бы в море-океян. Однако судно проявляло норов – оно горело, но держалось на плаву. Некоторое время струг скользил вдоль берега, а потом, попав на стремнину, унесся вдаль.
– А теперь вперед, дружина. Старицкий князь нас дожидается.
– Куда же мы пойдем, Юрий Андреевич? – вышел вперед тысяцкий.
– Вчера гонец от Андрея Ивановича прибыл. На реке Березне встреча будет.
ВСТРЕЧА У ЕДРОВСКОЙ ЯМЫ
До Едровской ямы воинство Оболенского добиралось без единой остановки. Отроки молча проходили мимо деревень, отводя глаза от девок. Всякий ведал, что Пенинский на словеса правдив и на расправу скор, и сегодняшним утром он еще раз доказал это, приказав расколоть две бочки с черным пивом.
Места у Едровской ямы были глухие. Старожилы поговаривали, что в глубоком омуте водилась Рыба-Кит, которая зараз могла пожрать корову. А потому скот здесь не выгуливали и пойменные луга стояли густыми и неприбранными, как волосья на темечке у скомороха. Не однажды Рыбу-Кит вытравливали миряне матерным словом и злым наговором, но животина, словно надсмехаясь над стараниями крестьян, так плескалась в омуте, что брызги доставали до крайних изб. Возможно, Рыба-Кит прижилась бы здесь навсегда и обзавелась бы многим потомством, если бы не юродивый Степан. Пришел он однажды в полнолуние к Едровской яме, помолился на светило, а потом отхлестал воды омута вожжами. С тех пор никто более о Рыбе-Кит не слыхивал.
Именно у Едровской ямы и остановилось воинство старицкого князя. Порой воинники выходили к омуту, подолгу стояли на берегу, надеясь узреть чудище, а потом, сладко позевывая, возвращались к своим шатрам.
Андрей Иванович встретил своего верного воеводу сдержанно. Слегка прижал его к груди, а потом произнес:
– Теперь нас ничто не сломит. Стремянные, водки несите для моих гостей.
Слова старицкого князя были встречены с великим радушием. Утробы, почти усохшие от долгого воздержания, наконец наполнились водкой и пивом. Не отставали от простых ратников и воеводы, попивая в шатре старицкого князя белое вино. Трезвым оставался только караул, и отроки с завистью поглядывали в хмельные лица сотоварищей.
Ранним утром в становище прибыл гонец. Он нерешительно потоптался перед шатром Андрея
