же плутоватыми глазами.
– Рыжая – это для меньших чинов. А ты неси ту, что с черными пропалинами.
– Мигом я, батюшка! – Детина помчался, лихо разбрасывая по сторонам комья слежавшейся грязи.
Через минуту он явился.
– А хороша! – Староста взял из рук молодца бобровую шубу. – Ты посмотри, боярин, как мех сверкает, а какой ворс длиннющий. А цвет! А перелив какой! Такую шубу не зазорно самому государю-батюшке носить. Бери ее, Василий Васильевич.
Шуйский взял шубу, крякнул от удовольствия. Примерил к плечам и понял, что такой ладной обновы не носил давно.
А староста продолжал:
– Ты бы, государь-батюшка, не бранил нас шибко. Служим мы великому князю, как холопам его положено, а только ведь у нас детишек полная изба, ежели и утаим иной раз шкуру, так это не по лихости, а по нужде.
– Вижу, что не это ты сказать хочешь, говори, чего надобно.
И староста, собравшись с духом, молвил:
– Ты бы разрешил нам, боярин, на речках Отравке да Судогде бобров бить. А мы бы тебе за это шубы справили, какие хочешь.
Василий Васильевич оглядел подарок. Каждый волос напоминал горящую свечу и будто обжигал пальцы.
– Вижу, что не устоять мне. Бейте бобров там, где желаете. А еще я охранную грамоту дам. А теперь ступайте.
Мужики довольно загалдели, а потом, отвесив поясные поклоны, заспешили к своим силкам и ловушкам.
– Видал! – потряс мехом князь Шуйский.
– Видал. Хороша шуба, мне таких носить не доводилось.
– Не доводилось, говоришь… А теперь придется. Забирай шубу, Юрий Андреевич. Это тебе мое пожалование за то, что в дружбе мне не отказал.
– А как же ты сам, Василий Васильевич? – Князь не мог оторвать глаз от подарка.
– Я себе справлю лучше этой… когда Елену в монастырь сведу.
БУКЕТ ОТ МЕЛЬНИКА
Филипп Крутов за последнюю неделю потопил второго порося, а водяное колесо не желало крутиться. Ясно было, что батюшка-водяной придерживает лопасть и ждет, когда к нему пожалует хозяин. Филипп Егорович каждую полночь стал выходить к воде и каяться перед нечистью, что посланные свиньи были недостаточно жирны. Такому господину, как водяной черт, бил себя в грудь мельник, нужна не свинья, а девица, но, поскольку не каждая красавица по своему скудоумию способна ублажить речного боярина, пусть пока батюшка откушает животину.
Видно, доводы мельника достигли ушей водяного – на восьмые сутки колесо закрутилось с прежней силой. Филипп Егорович теперь уже не сомневался, что в скорое время надо привести к реке девицу.
Привязанности водяного боярина мельник знал. Чаще всего на Москве-реке топли девки сытые, с золотыми волосьями, с кожей младенцев и ликом Богородицы. А потому колдун старался отыскать именно такую.
В своем поиске Филипп Егорович Крутов частенько наведывался на многошумные базары. Но среди нищенок и бродяжек девки все больше тощие и темные, словно гарь, да всегда такие крикливые, что от них один переполох. А степенные девицы, завидев Филиппа издалека, бежали от него как от моровой язвы.
Василий Шуйский слегка наклонил голову и протиснул тугое, сытое тело в дверной проем.
– Фу-ты, как у тебя смердит! – вместо приветствия буркнул боярин. – Сразу понятно, что здесь колдун поживает. Такой запах только у кровищи бывает.
– А ты, видать, боярин, кровушки не нюхал. Не так она пахнет. Это травы благовонные. Ими я на рынке торгую. Вот эта называется кашица, она от кашля. А вот этой лучше простуду лечить.
– Я к тебе, однако, не за лечением пришел. Ведаю, что в лиходействе ты преуспел, а потому мне совет добрый нужен.
– Сказывай, только ведь я и за совет деньги беру.
– Об этом я знаю, Филипп Егорович. Вот тебе серебро. – И князь просыпал на лавку горсть монет.
– А ты, боярин, не скуп. Так чего желаешь?
– Снадобье мне ядовитое надобно, да такое, чтобы не сразу заморить можно было. Сыщется?
– А как же, боярин, – усмехнулся колдун, – видишь, подле тебя веник висит? Дохнешь его разок, а потом человека через недельку на погост нести. – И, глядя в глаза боярина, вытаращенные от страха, добавил милостиво: – Только сразу им не потравишь. Поначалу надо чертей в него напустить, а уже потом ворогу подсыпать.
– И сколько за такое снадобье ты попросишь, колдун?
Кругов улыбнулся.
– Это смотря кого ты в преисподнюю надумал спровадить. Уж не государыню ли? Что же это ты, боярин, вдруг вспотел? Вон какая испарина на плешине выступила. Таким сырым я даже батюшку-водяного не видывал. Да ты не пугайся, Василий Васильевич, я ведь колдун, а дурные мысли – они у тебя на челе написаны.
– Да ты и вправду ведун!
– А то как же, боярин. А теперь сыпь свое серебро, да за такое дело – поболее, а я наговор на веничек сотворю.
Колдун снял с гвоздя охапку трав, поднес ее к лицу и стал нашептывать:
– Войди в траву, сила бесовская. Расцвети, трава, цветом синим. Благоухай, цветок, запахом смердячим, запахом смерти, и пусть сгинет все вокруг на веки вечные.
Лицо Филиппа застыло, будто мороз-студенец опалил его многовековым холодом. А сам колдун в эти минуты стал походить на навья,[62] поднявшегося из гроба. Поежился Василий Васильевич – не то от холода, не то от страха, – перекрестился и разом отогнал от себя все вражьи силы.
Мельник, сотворив волхвование, враз подобрел ликом и стал напоминать доброго пасечника, собравшего пчелиные взятки.
– Вот тебе, боярин, мешок. Сюда я кладу заговоренный букетик. Без нужды ты в него не заглядывай, а то сгинешь от колдовской силы и никто не пожелает по твою душу свечу поставить. А когда надумаешь мешочек вытрясти да сгубить своего ворога, плюй через левое плечо, чтобы разбежались все колдовские силы, а потом возьми осторожненько за днище да опрокинь… А ежели этого не сделаешь, так сбегутся на твою голову бесы со всей округи и утащут в преисподнюю. Не позабудешь?
– Как же можно, Филипп Егорович. Не позабуду.
Мельник аккуратно положил траву на дно мешка и так же бережно закрутил бечевой горловину.
– А теперь ступай. Дел у меня нынче многовато. А тут того и гляди хмура [63] светило загасит. Надобно раздуть облака, пускай всю грязь пообсушит. Не люблю я сапоги пачкать.
ОДНАЖДЫ В КОЛОМНЕ
Уже минуло почти полгода, как Соломония ушла из монастыря на поиски сына. Все это время она находилась в окружении бродяг, которые опекали ее так же навязчиво, как караульщики тюремных сидельцев. Дважды пыталась она убежать из плена, однако всякий раз бродяги воротили ее с дороги, а потом держали на привязи, словно цепную сучечку. А когда тело ее устало и дух подломился, Соломония принялась выполнять все наказы нищенской братии.
– Копеечку будешь собирать у соборов, а мы за тобой присмотрим. Да не думай дурить! – не забывал наставлять царь бродяг Тимофей по прозвищу Беспалый. – Одно мое слово – и разбойнички тебя на лоскуты разорвут. Они знаешь как святых девок любят!
Соломония выстаивала у соборов великие часы и заводила такую жалостливую песнь, что редко какой мирянин проходил мимо и не бросал в распростертую холщовую тряпицу денежку.
