– И чехословаки тоже идут, – согласился Баранов. – Скоро Казань будет наша.
– Дожить бы, – сказала женщина-тезка.
К полудню стала слышна и ружейная пальба. Охранники теперь врывались в камеру группами, выдергивали нужного им человека и уводили с собой.
Первым увели старика Баранова. Он сопротивлялся, и его уложили на пол ударом приклада в голову, а затем волоком вытащили из подвала.
Дошла очередь и до Лизаветы.
– Родионова! – заорал приплюснутый, выискивая взглядом Лизу.
Увидев ее, он с еще одним таким же красавцем пошел к ней, расчищая дорогу носком тяжелого армейского ботинка.
– Вставай, – подойдя к Лизавете, рявкнул он.
– Она больна, оставьте ее, – заступилась женщина-тезка.
– А ты молчи, и до тебя очередь дойдет, – тупо поглядев на женщину, сказал приплюснутый.
Носком ботинка он пнул Лизавету под ребра.
– А ну, вставай.
Лиза медленно стала приподниматься на локтях.
– Ну, ты, морда нерусская, – заслоняя собой Лизавету почти зашипела женщина. – Тебе же говорят, она больна.
Приплюснутый вперился бешеным взглядом в женщину. И тут в подвал вбежал еще один охранник.
– Иоаким, Янис, скорее! – залопотал он, переведя дух. – Все уже уехали. Пришел последний грузовик, больше не будет. Еще минута, и они уедут без нас. Чехи уже в городе!
Иоаким раздумывал недолго. Бросив напоследок какое-то ругательство на латышском языке, он исчез за дверью. Следом за ним выскочил Янис. Двери подвала захлопнулись, лязгнул засов, и все затихло.
С час все сидели молча. Потом к одному из окон подвала подошли двое в гимназических тужурках, умело высадили стекло, и один из них, взобравшись на спину другого, просунул в проем голову.
– Ну, что там? – спросили его.
– А не видать никого, – ответил он, вертя головой. – Нет никого, – повторил парень, спрыгнув со спины товарища. – Ушли все.
Попробовали было высадить дверь. Безрезультатно.
Тогда женщина, опекавшая Лизавету, вспомнила:
– А где мальчонка-то, кучеренок?
Его нашли, зарывшегося в солому и крепко спящего со страха.
Успокоили, сказали, что надо делать. Потом один из бывших гимназистов посадил его на плечи и поднял к оконному проему. Кучеренок просунул в проем голову, руку, плечо, извернулся ужиком и, сверкнув голыми пятками, исчез.
Ждали недолго. Через минуту взвизгнул отворяемый засов, и дверь подвала отворилась. Около четырех десятков человек горохом сыпанули в проем, и подвал мигом опустел.
– Идти сможешь? – спросила Лизавету женщина-тезка.
Лиза пожала плечами и стала молча подниматься. Голова закружилась, в глазах замелькали радужные всполохи.
– Давай, девка, держись, – подставляя Лизавете плечо и обхватив ее за талию, сказала женщина. – Я тут недалеко живу, на Подлужной. Как-нибудь доберемся.
Дюжину ступеней они взяли в два приема. Поднявшись, перевели дух и потопали в обнимку по пустынным улицам. На Большой Красной улице, около бывшего Родионовского института благородных девиц, навстречу им попался чешский патруль. Объяснялись по-русски. Женщина-тезка сказала, что они идут из тюрьмы ЧК, и патрульные, сочувственно извинившись, что не могут им помочь, пошли дальше.
Последнее, что помнила Лизавета, как она пила чай с малиновым вареньем, а потом рухнула на большую широкую кровать с мягкой периной.
Глава 19. ЗАКРОЙ ЛАВОЧКУ
– Все, хватит, рассвело уже. Уходим, мужики.
Савелий обернулся к старику-хранителю и сказал:
– Закрывай, дед, свою лавочку.
– Что?
– Лавочку свою закрывай, говорю, – повторил уже громче хранителю Родионов.
– Защим? – спросил Мамай, хватая еще один ящик с клеймом государственного казначейства Российской империи и определяя его на крутое плечо.
– Затем, чтобы золотой запас страны не достался абы кому, – быстро обернулся к своему старому товарищу Савелий Родионов. – Вот проснутся красноармейцы, враз все растащат. А мне за отечество обидно.
Адъюнкт-профессор весело хмыкнул и, забежав в хранилище, волоком вытащил оттуда еще два ящика.
– Я сказал, все, – повторил Савелий и заторопил старика: – Ну, закрывайте же вы свой бункер, в конце концов!
Густав Густавович заколдовал над цифрами, и через несколько секунд стена благополучно поползла влево. А когда сомкнулась с другой, то всем в равной мере показалось, что так всегда и было и что хранилище никогда и не открывалось.
– К поезду! – скомандовал Родионов и принял у адъюнкта-химика один из ящиков. – Яким, ставь локомотив под пары.
Тот побежал вперед, обгоняя тащивших последние ящики с золотом Мамая и химика.
– А с дедом-то что делать? – тихо спросил Савелия второй боевик.
– Свяжи, чтоб сам не мог освободиться, – ответил ему Родионов. – Только не больно, он ведь нашего Мамая помог освободить все-таки.
– Понял, – кивнул головой Сергей, доставая из кармана шелковый шнур-удавку. – Дед, подойди-ка ближе. Присядь...
Когда погрузили в вагон последний ящик, поезд уже стоял при всех парах.
– Ну что, ребятушки, поздравляю вас с успехом! – крикнул подельникам Савелий. – Встретимся в Москве! За старшего остается Мамай.
Родионов пожал каждому руку, ладонь Мамая задержал в своей.
– Будь предельно осторожен. Присматривай за мужиками, чтобы они не узнали, что везут на своих подводах. Ну, и чтобы не снюхались между собой.
– Пунял, хузяин.
– Да не зови ты меня хозяином, Мамай. Сколько лет вместе, а ты меня все хозяин да хозяин.
– Пунял, хузяин.
– Тьфу ты! – произнес в сердцах Савелий. – Ладно, слушай дальше. Ехать только проселками, на тракты и большаки не выезжать, дабы не напороться на патрули. Маскироваться под беженцев, в разговоры ни с кем не вступать.
– Пунял, – снова произнес Мамай, как-то печально глядя на Савелия.
– Да, вот еще. Если почувствуешь опасность, что дальше с золотом нельзя, закопай его где-нибудь в неприметном месте. Словом, спрячь так, чтобы постороннему человеку не найти. Самим же пробираться в Москву. А золото заберем позже.
– Все пунял, хузяин...
– Опять? Ну, сколько тебе можно говорить, что не хозяин я тебе, а товарищ. Повтори.
– Туварищ, – произнес Мамай.
– Ну, так. Все.
Он отнял свою ладонь от ладони Мамая, громко скомандовал:
– Трогай, Яким!
Тот весело осклабился и дернул за деревянную рукоять. Поезд выпустил пар и, клацкнув сцеплениями вагонов, медленно двинулся по рельсам.
– До встрещи, хузяин, – крикнул Савелию Мамай, но тот его уже не слышал, повернувшись спиной к
