отпускает и лишь сдавливает его шею сильнее и сильнее. Вот уже трудно дышать, вот...
Шумно сглотнув, следователь сделал шаг назад. О, как он ненавидит женщин! Всех, до единой. После того как они заразили его этой страшной болезнью, будь его воля, он всех их, без разбору, поставил бы к стенке. Или нет, он бы заразил их этим же ужасным недугом и стал бы наблюдать, как они гниют заживо...
Однако рука, занесенная для удара, опустилась сама собой. На освободившемся от волос совершенно лысом черепе с пожелтелой кожей выступила крупная испарина.
– Хорошо, – ядовито-ласково сказал Херувимов, возвращаясь к столу и убирая револьвер в карман. – Пошли, родная.
Они вышли из особняка: впереди охранник, потом Лизавета, потом второй охранник и следователь.
Они прошли в конец двора к кирпичной стене, отделяющей его от Лядского сада. У стены, бурой от кровяных пятен, толстым слоем лежала кирпичная крошка; сама стена была во множестве выщербин от пуль.
Лизавету поставили в шаге от стены, сами встали шагах в восьми от нее.
– Решением Чрезвычайной следственной комиссии в составе... – начал читать бумагу Херувимов, с болезненным любопытством поглядывая на Лизу.
Но и тут он просчитался. Должного эффекта страшные слова, заключенные в бумаге следователя, на арестантку, чего он никак не ожидал, абсолютно не произвели впечатления. Никак не отреагировала она и на заключительную фразу, громко и с пафосом произнесенную следователем:
– ...Родионова Елизавета Петровна, русская, из дворянского сословия, признается виновной в контрреволюционной деятельности против Российской Федеративной Советской Социалистической Республики и приговаривается к высшей мере социальной защиты – расстрелу.
Всего этого Лиза просто не слышала. Уши, будто плотно заложенные ватой, пропускали только какой-то гул – мозг защищался и отказывался воспринимать происходящее. Она была вся как-то сама в себе, и даже глаза словно смотрели не на окружающее ее пространство, а будто внутрь нее, никак не воспринимая окружающее.
Нервничая и злясь, Херувимов что-то сказал охранникам и выхватил из кармана револьвер.
Клацнули винтовочные затворы.
– Пли, – коротко скомандовал бывший пристав и надворный советник.
Раздался нестройный залп. Затем еще один и еще. Хищно щерясь, палил из револьвера старший следователь Губернской ЧК Херувимов, вкладывая в выстрелы всю свою ненависть к женщинам, и в особенной мере к той, что так испоганила вместе со своим паскудным муженьком-вором всю его жизнь и стояла сейчас в восьми шагах от него. Пули, выбивая куски кирпича, впивались в стену сбоку и поверх головы Елизаветы, одна из которых ударила рикошетом в плечо, сорвав материю вместе с куском кожи.
– Хватит, – скомандовал Херувимов, вытирая пенную пленку с уголков губ.
Охранники, глядя на мертвенно-бледную женщину, гоготали во все горло. Хреновская, надо сказать, жизнь у солдата, да еще в такой дали от родных хуторов. А тут – такое развлечение, ну, прям, театр.
Шутка. Это была всего лишь шутка, часто применяемая следователями ЧК для того, чтобы сломать человека и выбить из него нужные показания. Часто это им удавалось...
– Ну, каково? – подошел Херувимов к непо-движно стоящей Лизавете. – Не описались?
Он потрогал низ ее живота.
– Гляди-ка, сухо, – обернулся он к охранникам, как бы призывая их порадоваться этому факту вместе с ним. А потом, приблизив свое обезображенное лицо вплотную к лицу Лизаветы, сказал, сипло и глухо: – Запомни, сука. Это был всего лишь пробный расстрел. А вот завтра будет настоящий. Я тебе это обещаю!
Глава 16. ЗАПАДНЯ
Кабинет главного бухгалтера Савелий открыл менее чем за полминуты. Как хорошо, что он, еще будучи старшим инспектором Наркомата финансов товарищем Крутовым, проявил интерес к отчетным бумагам банка и полистал гроссбух, где, помимо прочего, были записаны адреса служащих банка.
– Вот! – воскликнул он, ткнув пальцем в одну из строк. – Густав Густавович Краузе, Большая Проломная улица, дом Блохиной. Да это совсем рядом!
Взяв с собой Сергея и Якима, Савелий вылетел из предбанника хранилища и почти бегом ринулся по коридору. По холлу банка, усеянного спящими красноармейцами, он почти бежал.
Открыв входную дверь, Савелий с Якимом направились по Большой Проломной в сторону большого двухэтажного дома с вычурной лепниной и небольшим ажурным балкончиком. Сергей, проводив их взглядом, остался у дверей банка.
Дверь в квартиру Густава Густавовича им открыли не сразу. Его экономка, судя по голосу такая же старая, как и он сам, долго спрашивала из-за двери, кто такие да зачем пожаловали в такую рань. Родионов официальным голосом велел немедленно открыть дверь, ибо, дескать, товарищу Бочкову, комиссару банка, в срочном порядке понадобился Густав Густавович.
Дверь наконец открылась, и, оттолкнув древнюю старушенцию, Родионов с Якимом направились в спальню.
Хранитель уже проснулся и встретил их сидящим на кровати в ночной рубашке и колпаке, кои вышли из употребления еще во времена комедиографа Гоголя.
– В чем дело? – спросил он, с тревогой поглядывая то на Савелия, то на Якима.
– Собирайтесь, Густав Густавович, – строго приказал Родионов, сведя брови к переносице. – Обстоятельства и комиссар товарищ Бочков требуют вашего немедленного прибытия в банк.
– Я никуда не пойду, – пискнул старикан, опасливо отодвигаясь от Родионова.
– Это почему же, товарищ? – спросил Савелий.
– Потому! – взвизгнул хранитель и предпринял попытку ретироваться из спальни, но был еще в начале пути перехвачен Якимом.
– Ты куда, папаша? – угрожающе прошипел ему боевик. – Тебе сказано идти, значит, надо идти.
– Вы что, не узнали меня, Густав Густавович? – вымучил из себя улыбку Савелий. – Это же я, инспектор Крутов!
– Знаю я, какой вы Крутов, – надевая на себя брюки и сорочку, произнес Густав Густавович. – Мне товарищ Бочков все про вас рассказал. Никакой вы не Крутов, а вор, налетчик и рецидивист. Ишь, чего удумали, банк ограбить.
– Значит, поэтому вы у кодового замка шифры сменили? – раздумчиво спросил Савелий, и необъяснимое покуда беспокойство охватило его, холодными иголками пронизав все тело. – А откуда Бочков узнал про меня?
– А мне откуда знать? – проворчал старик, продолжая одеваться. – Сообщили ему о вас.
– Кто, когда? – не на шутку разволновался Савелий, ежась от холодных иголочных уколов.
– Не зна-ю, – произнес старик по слогам, в упор посмотрев на Савелия. – Сказали, что вы не тот человек, за которого себя выдаете, и велели сменить код замка, а еще удвоили охрану. Так мы идем или как?
– Идем, идем, – заторопился Родионов и, взяв Густава Густавовича под локоток, потащил его к дверям.
– Вы куда? – спросила экономка, когда вся троица вышла из хозяйской спальни.
Яким предусмотрительно ткнул старика кулаком под ребра.
– В банк, куда же еще, – ответил ворчливо старик, сморщившись от боли и с опаской поглядывая на Якима.
Втроем прошли по коридору, как добрые, хорошие друзья. Густав Густавович шел посередине, как именинник, и его уважительно, как это могло показаться со стороны, поддерживали под руки Савелий с Якимом.
Экономка, семеня перед ними, распахнула входные двери, и трое мужчин вышли на занимающуюся рассветом пустынную улицу.
– А вы вернетесь, Густав Густавович? – вдруг тихо спросила старушка.
– Вернется, – ответил за хранителя Савелий.
