– Кто Шейнкман? – спросил матросик.
Все молчали.
– Ну? Кто из вас Шейнкман? – повторил налетчик.
– Я, – сорвавшимся голосом ответил Яков Семенович.
– Вот мандат на обыск, – сунул ему под нос исполкомовскую бумагу матросик. – Вы подозреваетесь в присвоении крупных денежных сумм при разгроме Советской Рабоче-Крестьянской Забулачной республики.
– Но Якова Семеновича в то время не было в Казани! – вступилась за мужа Софья Альфредовна. – Он был в Москве, все это могут подтвердить! Спросите хоть у товарища Ленина!
– Верно, – подал голос Олькеницкий. – Яков Семенович в то время был в Москве. Это могут подтвердить товарищи Ленин и Свердлов.
Бочков промолчал.
– Что скажешь, Лось? – спросил один из налетчиков во френче.
– Разберемся, – произнес матросик, верно, пребывавший в этой пятерке за главного и носивший кличку Лось. – А вас, – обернулся он к Софье Шейнкман, – во избежание неприятностей прошу помолчать. То бишь крепко заткнуться.
Окружив «арестованных» и, уже не разбирая дороги, их повели в Займище.
Двое из нападавших были одеты матросами, двое – в галифе и френчах, а пятый, в косоворотке и картузе деревенского образца, смахивал на приказчика. Он все время молчал и поигрывал бомбой.
– Вы бы поосторожней с бомбой, товарищ, – как можно мягче произнес Шейнкман, опасливо косясь на зловещий снаряд.
– Чо? – недобро произнес одетый приказчиком, сверля взглядом предсовнаркома. – Не гавкай, гнида.
– Значица так, граждане арестованные, – объявил матросик, когда все пришли на дачу Бочкова. – Вести себя скромно и тихо. А вас, – он обратился к Якову Семеновичу, – убедительно прошу добровольно выдать незаконно присвоенные вами забулачные миллионы.
Бочков, немного оправившийся от испуга, смотрел на побелевшее лицо всесильного предсовнаркома республики и главы казанских большевиков, пламенного оратора и непримиримого революционера, нутро которого дрожало от страха, как и у всех простых смертных. Да нет, скорее больше, чем у простых смертных. Ведь ему было что терять в отличие от тех, с коими приходилось встречаться на своем тернистом жизненном пути. Молчал и Олькеницкий, скованный страшным предчувствием скорой смерти.
– Ну что, будем помогать следствию? – спросил матросик, уставившись взглядом в лоб Шейнкману.
– Но у меня нет никаких забулачных денег, – пролепетал Яков Семенович. – Я тогда был в Москве. Это могут засвидетельствовать товарищ Ленин и другие. Можно послать запрос...
– Что за чушь вы городите, – поморщился налетчик. – Детский лепет какой-то. Отдавай, гад, золото.
– Боже мой, – замельтешил-заволновался Шейнкман. – Ну почему вы мне не верите? Вот вы, товарищ, – обратился он к налетчику, также одетому матросом. – Вы ведь за Советскую власть?
– Все матросы за Советскую власть, – ответил гордо налетчик и добавил: – Отдавай, сучара, забулачные миллионы.
Шейнкман всхлипнул, всплеснул руками и замолчал. Рядом, выпучив в удивлении и без того рыбьи, навыкате глаза, громко сопела верная соратница и супруга предсовнаркома Софья Альфредовна.
– А у вас есть мандат? – вдруг резким голосом спросил Олькеницкий.
– А то как же, – весело ответил матросик и протянул Гирше Шмулевичу бумагу в одну четверть листа. Сверху на листе было написано:
– Странно, – сказал Олькеницкий, возвращая мандат. – Подписано Абдеевым и Магницким. – А я вас не знаю, и никогда не видел.
– Зато
Обыск на даче Бочкова ничего не дал.
– Ну что же, пошли, – сказал Лось, и дачников повели назад на Морквашенскую дорогу.
Дойдя до места, где дорога с обеих сторон поросла молодым дубняком, остановились.
– Ты, дамочка, поди сюда, – промолвил Лось, обращаясь к Софье Альфредовне.
Та подошла.
– Свободна. Можешь отчаливать.
– Я никуда не пойду без моего мужа, – гордо вскинула голову верная соратница и супруга. – Отпустили меня, отпускайте и его!
– Хорошо, – легко согласился матросик. – Забирай своего хахаля и ступайте отседова на хрен.
Софья Альфредовна быстро сморгнула и, схватив мужа за рукав, потащила прочь. Шейнкман обернулся к оставшимся, хотел что-то сказать, но только махнул рукой и побрел к деревне.
– А мы?! – вскричал Борис Иванович. – Его отпустили, а мы что же? И нас давайте отпускайте!
– Иди, – спокойно сказал матросик.
– Что? – не понял Бочков.
– Катись. – Лось ухмыльнулся и вперил колючий взгляд в Олькеницкого. – А вот товарищ самый главный чекист покуда останется...
– Спасибо, – пробормотал Борис Иванович, медленно пятясь назад. Затем он повернулся, прошел несколько шагов и припустил так, что не слышал даже выстрелов, которыми убивали его соратника и друга.
В ночь на 23 июня 1918 года от рук неизвестных убийц пал тов. Г. ОЛЬКЕНИЦКИЙ, член Казанскаго Комитета Российской Коммунистической партии.
Все свалили на белогвардейский заговор с целью отомстить председателю Губернской Чрезвычайной комиссии за расстрелы офицеров. К такому выводу пришла следственная комиссия под председательством товарища Якова Шейнкмана.
Гиршу Олькеницкого похоронили в саду напротив бывшего губернаторского дворца, где в 1917 году находился городской комитет партии.
Были броневики со знаменами, много цветов и длинные пламенные речи.
Гневную и чрезвычайно негодующую тираду произнес председатель Совета Народных комиссаров Яков Семенович Шейнкман.
– Предательски подлыми выстрелами из-под угла, – сказал он, – враги трудящихся стремятся расстроить стойкие ряды рабочего класса. От их рук в дачной местности близ станции Займище погиб наш друг и товарищ Гриша Олькеницкий. Белым террором контрреволюция намеревается свалить Советы народных депутатов. На дерзкий вызов врагов народа пролетариат и трудовое крестьянство ответит своим, красным террором.
Несколько слов про мускулистую руку пролетариата и возгорающийся костер неистовых классовых битв сказал и Борис Иванович Бочков.
А через день он был назначен комиссаром Казанского отделения Государственного банка.
Здание банка было не достроено. Согласно проекту, помимо левого крыла и центрального входа, зданию полагалось еще и правое крыло, возведению которого помешал Гаврила Принцип, порешивший 28 июня 1914 года наследника Австро-Венгерского престола принца Франца Фердинанда. Здание Казанского отделения Государственного банка Российской империи было двухэтажным и имело еще цокольный этаж, где и хранилось золото теперь уже бывшей империи.
– Вот видите эти железные двери? – указал пухлой ручонкой скорее на ворота, нежели на двери
