уважить как-то по-особенному. Шандор Черный был как раз из последних, предпочитал рюмку с коньяком непременно из рук начальника сыскной полиции, и Владимир Гаврилович держал в небольшом несгораемом шкафу целую коллекцию спиртных напитков.
Кража иконы из великокняжеских покоев – случай особый, скупиться не следовало. Открыв сейф, Филимонов вытащил бутылку «Хеннесси» и ловко выдернул пробку. После чего аккуратно, под самый ободок, разлил коньяк.
– Э-эх, ваше превосходительство, умеете вы к людям подход найти, – весело блеснул глазами Шандор. – Ежели вы к нам с понятием, так и мы к вам понятие имеем.
Приподняв рюмку, с интересом проследил за тем, как напиток чуток плеснулся через край, тонкой липкой струйкой потек по хрустальной поверхности, застыв у самых пальцев.
– Ну, будем… – и, громко выдохнув, проглотил темно-коричневую жидкость. Одобрительно крякнув, погрозил кому-то кулаком, изобразив при этом неслыханное удовольствие.
– Давно я у тебя хотел спросить, Шандор, ты ведь не цыган?
Глаза Черного прищурились, сделав его хитроватое лицо и вовсе лукавым.
– Выходит, что так. – И тотчас добавил: – Ежели бы я вместо красной рубахи надел косоворотку, разве стали бы мне платить сотенную за песню? То-то и оно!
– Стало быть, коммерция?
– Так оно получается.
– А ты, братец, хитер…
– Как же без того? Есть немного.
– Ладно, давай рассказывай, что там об иконе слышно.
– Об иконе не слыхивал, – покосился певец на бутылку с коньяком. – А вот только один скупщик мне по пьяному делу обмолвился, что, дескать, один человек интересовался, где бы можно было заложить хорошие камни.
– Что за камни? – живо спросил полициант, насторожившись.
Надо признать, что Шандор был не из той породы людей, что стремились усилить значимость собственной персоны какими-то выдуманными историями, и уж если он о чем-то говорил, то информация не вызывала сомнений. Ведь кто, как не он, сумел обличить Яшку-душегубца, свирепствовавшего в Санкт- Петербурге два последних года, на чьей совести было семь загубленных душ. В прошлую Пасху убивец зашел в ресторан «Лукоморье», где Шандор распевал с цыганским хором. И, пригласив солиста на штоф водки, видно, признав в нем родственную душу, поведал ему откровенно о двух последних смертоубийствах. Уже через час Шандор появился в полицейском управлении и рассказал полициантам о состоявшемся разговоре, подробно описав личность случайного клиента. На следующий день у каждого полицейского в городе имелся словесный портрет
– Сказал, что изумруды с сапфирами.
– Как он выглядит, спросил?
– Не без того, – приосанился агент. – Свое дело знаю. Только ведь в лоб-то не спросишь, надо исподволь, чтобы незаметно было.
– И что же он сказал? – теряя терпение, спросил Владимир Гаврилович.
– Дескать, будто бы из благородных. Будто бы поручик. Вы бы уж, ваше превосходительство, не жалели, – показал он взглядом на бутылку коньяка. – Плеснули бы рюмочку за труды. А то где же мне еще такой сладости отведать?
– Хорошо, заслужил. – Взяв бутылку, Филимонов разлил коньяк в две рюмки: в одну до самых краев (эту для агента), другую – для себя (всего-то на самое донышко, чтобы не упиваться, – работы невпроворот).
– Приятственно, – высказался агент, не без сожаления поставив опустевшую рюмку на стол. – И в глотке сладость.
– Хватит, братец мой, – воткнул Филимонов пробку в узкое горлышко. – А то набезобразничаешь где ненароком, а потом в полицейский участок попадешь, а мне тебя выручать. Хлопотно!
На лице Шандора Черного застыло откровенное сожаление. Надо полагать, таких напитков ему не подносят даже в ресторации, где он выступает под гитару.
– Сделаем вот что… Ты давай пошатайся по рынкам, поспрашивай, что да как, может, где-то эти камушки и всплывут. А потом мне обо всем доложишь.
– Я вот что подумал, ежели где и быть этим камушкам, так только на Сенном базаре. Есть там один еврей при больших деньгах. Все об этом знают, но его никто не трогает, потому как любую вещь купит и деньги за нее хорошие даст.
– На Сенном базаре, говоришь, – призадумался Филимонов. – А как зовут этого еврея?
– Мойша Гительман. Его там все знают.
– Хорошо. Я сам к нему зайду.
На том расстались.
Спустившись по крутой лестнице, Владимир Гаврилович тотчас оказался в толчее улицы. Смешавшись с толпой, он направился в конец улицы, где ровным рядком расположились извозчики. В белых холстинных балахонах, подпоясанные желтыми кушаками, со шляпами с желтой лентой, они невероятно походили друг на друга, будто цыплята из одной корзины. Отличались разве что голосистостью: кто кого переорет, тот и заполучит пассажира. А потому вопили они на разные голоса, зазывая желанного клиента, чем напоминали стаю сорок, спугнутых с насеста.
– Ваш бродь! – приподнялся на высоких козлах верзила с широкой бородой, закрывающей половину груди. – Пожалте сюда! С ветерком довезу, аж нутру приятственно будет.
– Парин, тафай сюты! – кричал молодой тощий татарин. – Мой лошат бистрый!
В какой-то момент Владимиру Гавриловичу показалось, что извозчики передерутся из-за подошедшего клиента. Тем не менее обошлось без кровопролития – о нем забывали тотчас, как только он двигался в сторону очередного кучера.
Остановился подле возницы в летах, с философским спокойствием посматривающего на менее сдержанных коллег; он выглядел настолько старым, что невольно казалось, что с одноколкой сдружился еще до Рождества Христова. Под воротником кожаный извозчичий номер с обозначением части и околотка.
– Чего же ты, братец, не призываешь-то
– Устал глотку драть, – честно признался возница. – А ежели кому надобно, так сами подойдут.
– Тоже верно. Ты меня на Сенную подбросишь?
– Это всегда пожалста, – встрепенулся старик, помолодев сразу лет на двадцать. Даже глаза его теперь смотрели по-особенному азартно. – А куда именно-то?
– К ростовщику Гительману. Сколько возьмешь?
– Ежели на двугривенный уговоримся, так даже с ветерком.
– Договоримся, – согласился Владимир Гаврилович, устраиваясь в экипаже.
– А ежели по-лихому, так это еще алтынный.
– Я гляжу, братец, ты не так прост, как мне показалось поначалу. Ты уж давай без лихости как-нибудь. Уж больно не хотелось бы мне остаток дня провести в полицейском участке.
– Как скажете, ваш бродь. Эх, пошла, милая!
Лошадка, простоявшая в долгом ожидании, не прочь была пуститься в галоп, и кучер всякий раз негромко чертыхался и сурово натягивал поводья, заставляя ее бежать умеренной рысью. Дважды пролетка проезжала в такой опасной близости от прохожих, что они поспешно отскакивали в стороны, подобно перепуганным воробьям. А однажды и вовсе чуть не зацепила молодого человека в белом сюртуке, чинно переходившего перекресток. Будь он менее расторопен, так непременно получил бы оглоблей по уху.
– Приехали, ваш бродь! – объявил кучер, остановившись у каменной усадьбы с высоким, в виде многоугольника, мезонином.
– Вот тебе двугривенный и алтынный, а вот еще и сверху, – положил действительный статский советник
