видел, словно смотрел в зеркало. Я расслаблял губы, щеки, мышцы глаз, но ничего из этого не получилось. Тогда я пошел в туалет, открыл холодную воду и подлез под струю затылком… В дверях раздевалки снова остановился, проверил маску бесстрастия, которую удалось все же напустить, и направился к своему месту.
Большинство ребят уже переоделось. На лицах сосредоточенность, замкнутость. Кто-то разминается, кто-то массажирует мышцы ног. Разговаривают мало и односложно… Все как в артистической уборной: обычно говорливые актеры перед выходом на сцену молчаливы, необщительны… Готовы влезть в зеркало, будто для того, чтобы войти в образ, нужно шагнуть по ту сторону стекла. В ту минуту я с болью подумал, что зря поменял артистическую на раздевалку… Но это было лишь мимолетное чувство.
Шнуруя бутсы, наклонился больше, чем нужно, – старался спрятать лицо. Медленно, вяло спросил, обращаясь ко всем:
– А где Ананьев?
Тишина. «Затылком» видел, что все оглядывают помещение, ищут глазами Ананьева. Потом реплики:
– В самом деле, где Ананьев?
– Придет. Куда он денется? Еще полчаса до игры…
– Скажите-ка, парни, – по-прежнему блефуя, спросил я, – среди челябинцев есть однофамилец нашего защитника?
– Что-то не припомню такого… Вроде не было, – ответил Фирсов. – Я их составы знаю, А что?
– Понимаете, тут в списке заявленных игроков сборной Челябинска есть какой-то Ананьев.
– А имя как?
– Михаил.
Я достал из кармана висевшего на крюке пиджака сложенную вчетверо бумагу и хотел пустить ее по кругу. Но футболисты сгрудились в кучу, заглядывая из-за спин, рассматривали список. Потом наступила тишина. Минуту спустя нарушил ее защитник Степанов:
– Н-ну, тварь… Все ноги переломаю!
Никто ничего больше не сказал. Но побагровевшие лица, плотно поджатые губы, отяжелевшее дыхание говорили, что намерение его сейчас разделяют все. Я знал: это лишь первая, естественная реакция, и пока молчал. К тому же понимал и другое: мое вето на подобную меру в такой раскаленный момент способно лишь обострить желания, распалить гнев, чувство мести.
– Погодите, братцы, – подавляя себя, хриплым, прерывистым, каким-то задушенным голосом сказал Фирсов, – может, не он. Может, еще придет…
– Нет. Не придет. – Я постарался сказать это как можно значительней. – У меня вопрос к команде. Это единодушное решение: вместо того, чтобы играть, идти на поле ломать ноги Ананьеву?
– Одно другому не мешает.
– Мешает, очень мешает. Не только мешает, но одно исключает другое. Какие вы, к черту, игроки сейчас?! Вы мяча-то не заметите. Вы нынче всей гурьбой возьметесь гоняться за Ананьевым. Потому как мозги ваши переплавились в чугунное желание мстить…
Все молчали. Никто не глядел мне в глаза. Понимали, что тренер прав. Однако понимал и я, что убедить их одними призывами к совести вряд ли удастся. Можно довести до ума. Но погасить в сердце оскорбление… Если б можно было повернуть это чувство на пользу делу… Но как? Фразой: «Давайте отомстим Ананьеву хорошей игрой»? Такие вещи не проходят уже в старшей группе детского сада. И вдруг мелькнула мысль…
– Вы когда-нибудь слышали, – обратился я к команде, – чтобы перебежчика тут же, как только он оказался на другой стороне, вводили в бой? Если и было так, то в исключительных случаях. Давайте рассуждать. Ну ладно, перешел обиженный Ананьев в другую команду. Это никому не заказано. Хотя делаются такие вещи более корректно, не так подло. Но чтобы в тот же день, в тот же миг выходить на поле против своих только что брошенных товарищей?! 'Это сделано намеренно. Для чего? Психологический ход. Специально, чтобы привести вас в бешенство. В таком состоянии человек теряет голову. Тогда можно брать его голыми руками. Дальше. Ананьев – мужик крепкий, волевой. И не трус. Он прекрасно знает, что вы захотите его «достать», отомстить физически. Значит, начнете грубить. Пойдут штрафные и даже удаления с поля. Мало того, для кого-нибудь это может кончиться дисквалификацией. Совсем хорошо. Он ради этого идет на риск, большой риск: понимает, что шансов закончить игру без травмы очень мало, и все-таки идет на это. Потому что на сердце у него черным-черно от злобы… Вот уж у кого желание мстить! Вам по этой части всей командой за ним не угнаться.
– Ошибаетесь, Михаил Павлович, – перебил меня Леня Степанов, – ничем он не рискует. Он вас хорошо раскусил – верит, что вы этого не допустите. Да и нас знает – мы не костоломы. Это сейчас у нас по первачку чувства вскипели, а потом возьмем себя в руки. Хотя при случае, конечно, никто не откажется ему врезать. Но специально… нет! А во всем остальном вы правы. Мы должны выиграть эту игру. Во что бы то ни стало. Сдохнуть на поле, но выиграть!
Глянув на лица ребят, понял, что Степанов высказал настроение всей команды. И, кажется, начинал ощущать свою тренерскую силу – как же иначе, если до сих пор мне удавалось все, что наметил?!
Интуитивно догадывался: это не только счастливое, но и профессионально ценное чувство – ощущать простоту управления сложнейшим механизмом. Простоту хорошо знакомую, скажем, пианисту – он знает: посильней нажмешь клавишу, будет громкий звук, послабее – тихий. То есть все зависит от него. Простота, сложнейшая для понимания! Я тогда только начал познавать этот принцип: все зависит от меня. Ты автор любого успеха, равно как и автор любого поражения.
Конечно, футболист не клавиша, с помощью которой можно издать лишь один звук. Однако сравнение это не годится только по двум причинам: во-первых, оно плохо, обидно звучит, во-вторых, в нем хоть и отражена определенная правда, но очень узкая, субъективная и не вся. Это только тренерская правда. Маленькая запальная правда, которая вызывает взрыв большой, объективной, абсолютной истины – той, что должна поразить ум и душу тренера без остатка: тренер за все в ответе, он во всем виноват. Вернее, объективность истины не в самом этом тезисе, а в личном к нему отношении тренера. Он должен думать и верить, что это так и только так. Иллюзия сродни той, что владеет актером на сцене. В основу тренерского мировоззрения должен лечь парадокс: с одной стороны, ясное понимание величия личности игрока, с другой
