воспринимает меня всерьез, и в результате я замечаю очень многое. Ты бы удивилась, узнав, как много мне известно.
На самом верху колесо замерло, слабо покачиваясь, пока внизу ездоки высаживались, уступая место новым. Музыканты, нанятые отцом Маргариты, чтобы развлекать ожидающих своей очереди, играли на барабане и свирели бойкую мелодию. Это помогало замаскировать разнообразные посторонние стуки, треск и вой двигателя.
Она увидела вечно угрюмого помощника Фауста, Вагнера: там, внизу, он спешил, уставившись себе под ноги и сгорбив плечи от сосредоточенности. Каков хозяин, таков слуга, подумалось ей. Колесо тронулось, и вместе с ним ушли мысли Маргариты о Вагнере.
- Откуда ты знаешь, что именно Фауст? Она сказала тебе?
- Сказала? Никто мне ничего не рассказывает. Но, по-моему, это достаточно очевидно. Не далее как вчера я позвала ее, чтобы попросить отнести Фаусту и его помощнику бутерброды с сыром на завтрак. Она едва приплелась, сердитая, глядя с неприязнью. А когда я объяснила ей, в чем состоит поручение, о! она буквально засветилась! Просто вприпрыжку побежала, настолько взволновалась оттого, что увидит его еще раз. Но вернулась она очень быстро, очевидно получив только нечто вроде кивка головой и невнятные слова благодарности - ну, ты же знаешь мужчин, - и, похоже, твоя кузина решила: все, жизнь кончена, ее лицо стало мрачным и полным отчаяния. Ты мне будешь говорить… А вторник! В прошлый вторник…
Пока тетя Пеннигер щебетала, они вновь очутилось на самом верху. Маргарита увидела, как Вагнер резко замер, когда перед ним появилась подбоченившаяся София. Потом колесо вновь пошло вниз.
Подобно слайд-шоу, происходящее вылилось в целый ряд картинок, наблюдаемых с самой верхней точки колеса. На втором обороте Вагнер вытянул руки, выражая крайнее изумление и искреннее негодование. На третьем София вскинула руку, словно хотела ударить ученого, а на четвертом обороте стало ясно, что она просто похлопала его по щеке. Затем она повернулась и гневно пошла прочь. Он кинулся за ней. Она обернулась к нему, и снова на ее лице была ярость. Он отступил. Она взяла его за руку. Отпустила. Он сделал шаг вперед. Она собралась уходить. Он поспешил за ней вслед.
И они ушли.
- Какая же я дура, - тихо сказала себе Маргарита. Но с улыбкой. Потом она выпрямила ноги и стала болтать ими, когда колесо опять подняло ее наверх.В течение недели Огромное Колесо истово катало жителей Нюрнберга по кругу - а затем было разобрано. Когда разозленная Маргарита вышла из дома, чтобы потребовать от Фауста объяснений, он уже дожидался ее - стоял, торжествующий и спокойный, посреди своей тихой мастерской.
Она замерла в полной растерянности.
- А где все?
Маргарита имела в виду ремесленников, шумных гуляк, тщеславных и честолюбивых молодых людей и алчных стариков, толпу сменяющих друг друга любителей поживиться за чужой счет.
- Я разогнал их, - ответил Фауст и учтиво добавил: - Что еще вы хотели узнать?
- Колесо, - сказала она, но весь ее праведный гнев почему-то растворился в сверхъестественной тиши мастерской, так что голос прозвучал еле слышно и потерянно. - Зачем вы его сломали?
- Оно несколько поизносилось, - ответил он рассеянно. - На самом деле колесо следовало изготовить из железа, но литейщики еще не достигли такого уровня мастерства. Я с самого начала понимал, что колесо из дерева долго не прослужит. Если бы я его не разобрал, одна из стоек вскоре обязательно сломалась бы. Тогда покалечились бы люди, а могло и убить кого-то насмерть, - и кто, спрашивается, после этого стал бы доверять моим механизмам?
Он вел себя уверенно и спокойно. Долгую паузу ни один из них не осмеливался нарушить. Затем Фауст поднял глаза и встретил ее взор.
- Маргарита, - произнес он. Впервые ученый назвал ее по имени; прежде она всегда была для него «фрейлейн Рейнхардт». - Мне нужно очень серьезно поговорить с вами.
Он подвинул для себя и для нее стулья, немного нервничая, что ее успокоило.
Фауст взял руки Маргариты в свои и слегка пригнулся на стуле так, чтобы смотреть ей прямо в глаза. Его лицо было искренним и полным страдания; в нем чувствовалась бесконечная нежность и боль тоски, и ее сердце заныло от сочувствия. Один поцелуй, наказала она себе. Не более. Один поцелуй для Гретхен, и все.
- Вы с родителями должны уехать из этого города.
- Почему?
- Ваш отец не станет меня слушать. Что ж, кто упрекнет его за это? Он видел и слышал слишком много новых вещей; его способность верить сейчас напряжена до предела. Если я настоятельно потребую его отъезда, он рассмеется мне в лицо, и только.
Но если бы его единственной дочери приснился сон… Если бы она пробудилась среди ночи с криком и сказала, что ей явился ангел с огненным мечом и потребовал, чтобы она вместе с семьей покинула Нюрнберг… Сначала он не поверит, что такое знамение может быть правдивым. Потом удивится и засомневается. На третью ночь он решится. Я понимаю, что это идет вразрез со всеми вашими врожденными склонностями, а для вашего отца это еще тяжелее. Однако это спасет вам жизнь.
- Но почему?
- В грунтовых водах обитает болезнетворный организм. Через неделю его воздействие проявится. У вашего отца есть собственность в этой стране, друзья в пфальцграфстве, дела в Пруссии… любое из этих мест отлично сгодится для переезда. Чем дальше, тем лучше. Но куда бы вы ни отправились, следует кипятить воду, перед тем как ее пить. Будут и другие беженцы, а среди них - и переносчики заразы; вы не будете в безопасности нигде. Лучше кипятить воду и перед умыванием: бактерии могут попасть в рот от прикосновения руки.
- Не понимаю! - воскликнула Маргарита. - О чем вы говорите?
- Я говорю о чуме.9. ЧУМНАЯ КУХНЯ
Как изменился Нюрнберг!
Дым от вязанок хвороста, пропитанных дегтем, их зажигали по одной на каждую дюжину домов, равномерно устилал улицы, наполняя воздух отвратительными и удушливыми миазмами. Из-за окуривания серой щипало в носу. Языки пламени отбрасывали тени, суетящиеся на почерневших от копоти стенах. Тепло от этого огня странным образом оттеняло промозглую октябрьскую стужу.
На рыночной площади возле своих потерявших популярность прилавков стояли мясники с большими мисками уксуса, куда покупатели могли опускать монеты, до которых продавцы не осмеливались дотронуться. Живодеры, истребляющие домашних животных, ходили с красными посохами, а те, кто искал трупы, - с белыми. Встречаясь, они обходили друг друга и обменивались кивками. Двое монахов нищенского ордена получили от папы разрешение причащать и соборовать до тех пор, пока не вернутся священники, и носили с собой на длинных шестах хоругви с вышитой на них Пресвятой Девой и Святым Сердцем. Под капюшонами, над набитыми травами кожаными конусами - защитой от заразы - виднелись лишь их глаза. В этих конусах они производили мрачное впечатление длинноклювых служителей
