Тихон мгновенно обиделся, а она стояла оцепеневшая, неприступная, похожая на взъерошенного воробья.
— Таня?
— Не нужно!
— Что случилось?
— Не твоё дело!
— Танечка!
Она молчала.
— Смотри, — чтобы хоть что-то сказать и отвлечь её от мрачных мыслей, вымолвил он, показав пальцем на большую стаю ворон.
Она ничего не ответила, ушла в землянку и унесла с собой всё — доброту ясного утра, синеву глаз, восторженность и радость.
В глухую лесную деревушку Медведевку в пятницу днём приехали партизаны. Их было немного, и они сразу разбрелись по деревушке, не забыв ни одной хаты. А через пару часов дружно заскрипели крестьянские подводы, нагружённые ребятишками и кое-каким нехитрым деревенским скарбом. Лихие, лет двенадцати-четырнадцати извозных дел мастера, весело гикая и посвистывая, подгоняли своих вислоухих пузатых лошадёнок в лес, на дальнюю, глухую поляну. Хозяйственные медведевские женщины прихватили на всякий случай своих кормилиц, и поэтому обоз, кроме делового крика и воинственного вопля увозимых от греха подальше ребят, сопровождался мычанием коров, блеянием коз и овец, бестолковым кудахтаньем кур.
А вечером в осиротевшей, притихшей деревушке появился взвод партизан под командой Потапова. С ним приехал и Николай. Партизаны выставили дозоры вокруг деревни, по-хозяйски обосновались в школе и двух соседних домах. Вскоре из чердачных окон на пустынную площадь, улицу и лес уставились тупорылые «максимы», остроносые стволы ручных пулемётов, автоматы и винтовки. Каждый боец имел своё место.
В это время партизанский отряд неторопливо подвигался к Медведевке. Командир с комиссаром ехали верхом рядом.
Густой, липкий чернозём смачно чвакал под копытами, в стороны разлетались большие жирные брызги.
— О чём задумался? — весело спросил комиссар.
— Совестью мучаюсь: напрасно мы разрешили Николаю участвовать в операции. Зачем этот риск?
— Последнее дело: решить, сделать, а потом по-бабьи охать да ахать.
Но Иван Иванович не обиделся на резкость друга.
— На поводу пошли, уговорил, как детей!
— Ещё что?
— Ещё не совсем понятно, почему Шварца мы должны приберечь, оставить живым и на свободе?
— Неужели не понимаешь?
— Так точно.
— Какой же дурак будет убивать на мясо дойную корову? Убьём Шварца — поставят другого, положение Наташи усложнится.
— Это понятно.
— А в чём же тогда дело?
— Надоел он мне!
— Это в тебе чувства говорят, а ты разум подключи.
— Убедил, — заражаясь оптимизмом друга, сказал Иван Иванович и слегка огрел жеребца плёткой. Свист рванул вперёд и понёс по обочине дороги, загребая и разбрасывая задними ногами крупные комья земли.
Утром деревню окружили основные силы партизан, разбитые на две равные группы: одна из них вместе с командиром расположилась на лесной горе, другая, во главе с комиссаром, залегла за узенькой, мелководной речкой в густом кустарнике.
Ясное солнечное утро сменил дождливый, пасмурный день, но это не могло испортить приподнятого настроения партизан. Вчера было принято официальное сообщение об окружении и начале уничтожения громадной фашистской армии под Сталинградом. В Кавказских горах гитлеровские дивизии, неся большие потери, безуспешно топтались на крутых перевалах, и черноморское побережье Кавказа так и осталось для них розовой мечтой.
Красная Армия начала своё могучее наступление…
Шварц не сомневался в полном успехе предприятия по захвату партизанских вожаков. Главная ставка в его плане делалась на неожиданность, быстроту и большое превосходство в силе.
Фашисты — всего около ста пятидесяти человек — двинулись к Медведевке на грузовых машинах с двух сторон. Километрах в пяти от деревни колонны были обстреляны жидким оружейным огнём, который после первого же организованного залпа гитлеровцев прекратился. «Всё правильно, они такой силы не ожидали», — подумал Шварц. В это же время серая, невзрачная личность приблизилась к остановившейся машине и елейным голоском проговорила:
— Дальше всё свободно. Желаю успеха, господин майор.
— Отлично! — самодовольно ответил Шварц и приказал дать полный газ.
Дорога до деревни была пустынна. Только уже на самой окраине капитан Фогель, ехавший на первой машине, увидел седого старика в старой, рваной шубе и заячьем треухе. Дед пас гусей и, часто размахивая хворостиной, проклинал вслух своих горластых подопечных.
— Эй, дед! — крикнул Фогель, высунувшись из кабины.
— Чаво, родной? — с готовностью ответил тот, мелкой трусцой подбежал к машине и приложил руку к уху.
— Ответь мне, дед, кто в деревне есть?
— Народу нету. Почитай, только я да гуси.
— Скажи, дед, а кто сейчас в школе есть?
— Кто его знает? Приехали недавно какие-то. Пьянствуют, шумят. Может, бандиты. С другой стороны поглядеть — на начальников смахивают: в ремнях, с пистолетами.
— Стоп! Много их?
— Кого?
— Начальников этих.
— Полно! Как у дурака махорки.
— Что это значит — «полно»?
— Ну, много.
— Сколько?
— Десяток да хлопцев с дюжину.
— Что есть «дюжина»?
— Двенадцать душ, не боле!
— Спасибо, дед, сейчас мы их будем ловить, ваших начальников.
— Какие они наши? Нам начальство ни к чаму. Всё равно что попу гармонь.
Дед что-то ещё кричал, но Фогель его уже не слышал. По команде Шварца вверх взлетела зелёная ракета, и в деревушку, рыча моторами, с двух сторон рванулись машины с гитлеровцами. Уверенные в безнаказанности, они выпрыгивали из машин и без опаски окружали школу.
Партизаны молчали.
— Не стрелять! — громко выкрикнул майор Шварц. — Брать всех живыми!
Вскоре школа была оцеплена полностью. Всё шло по заранее разработанному плану. Шварц, как борзая перед травлей зайца, стоял на широкой поляне в ста метрах от школы и прислушивался. Его, который так любил тишину и порядок, теперь как раз смущала именно тишина.
