Странники

как и всего другого абсолютного, для нас не существует, потому что полностью соответствовать действительности может только сама действительность. Но к истине, в отличие от всемогущества и полной свободы, можно приблизиться почти вплотную. Вот это — река. Ты же не будешь спорить, что это истина?

      — А может, — предположил я, — для кого-то это не река?

      — Философия должна быть связана с жизнью, причём не с чьей-нибудь, а с нашей, не так ли? Именно нам философия должна приносить выгоду, именно нас она должна учить быть хорошими. Поскольку для нас это — река, то и философия наша должна строиться на основе того, что мы можем понюхать, потрогать, увидеть или вычислить при помощи интеллекта, а представить разум тех, для кого Сетунь не река, я не могу.  Сторонник идеализма сказал бы что это всего лишь тень чего-то большего, к чему мы сидим спиной. Пусть так. Пусть мы пленены миром теней. Но ведь чтобы выбраться из тюрьмы, надо её знать. Знать, а не причитать с утра до ночи о недостижимости идеального мира и не хвалиться своей чистой и светлой верой в него. Впрочем — повторюсь — чрезмерная уверенность в своей правоте это тоже зло. Существование Сетуни мы опровергнуть не можем, но по отношению к более сложным предметам нельзя быть столь категоричным. Мудрый человек беспрестанно анализирует свои выводы, и там, где они расходятся с действительностью, он их корректирует и совершенствует. Это называется прогресс. А дурак, видя, что его измышления оказались неверными, продолжает их лелеять и холить, и бросается на всех, кто напоминает ему о его неправоте... Если ты хочешь быть мудрым и встретишь существ, для которых река не река, то тебе волей-неволей придётся разбираться, почему так получилось... Так хочешь ли ты быть мудрым?

      — Ну, хочу, — скромно признался я. — А получится?

      — Получится. Ведь ты хочешь быть Учителем.

      — Не знаю...

      — Я не спрашиваю, я утверждаю. Я знаю за тебя, что ты хочешь им стать. Когда я спросил в начале нашего разговора, зачем ты поджёг небоскрёб, ты ответил, что в тебе проснулась ненависть к самодовольным и самоуверенным людям. Ты их ненавидишь и хочешь избавить от них мир. А избавить мир от таких людей можно только одним способом: стать Учителем. Вот и получается, что если ты не покривил душой, значит, Учителем ты быть хочешь.

      — Ну... — протянул я. — Мне казалось, вы должны знать, что все люди в молодости стремятся сражаться с мельницами. Это же юношеский максимализм. Из него со временем вырастают.

      — С какой бы нарочитой презрительностью в голосе ты бы ни произнёс эти слова, «юношеский максимализм», я не поверю, что ты намереваешься из него вырастать. И ты, и я прекрасно знаем, что с мельницами надо сражаться. Тем более, это не мельницы, а тролли, гадящие у нас внутри.

      — Весьма вероятно, что идиотское желание отучить людей от свинства ещё не покинуло меня и временами выскакивает наружу, в результате чего загораются небоскрёбы. Но уж рабом этого желания я не сделаюсь. Я давно понял, что учить людей бесполезно. Люди терпеть не могут, когда их учат. И я терпеть этого не могу.

      — Однако меня терпишь...

      — Потому что вы говорите правильные вещи.

      — Так и ты говори их! Ты скажешь правильную вещь, я скажу её, кто-нибудь скажет вслед за нами, — и так запустится цепная реакция мудрости.

      — Никто не будет слушать меня.

      — Может быть, и не будет, — сказал Кузьма Николаевич. — Потому что ты не различаешь слова «учить» и «поучать». Но это не беда: у всех людей в головах путаница понятий — не зря же существуют слова, не отбрасывающие тени. Никто не отличает учения от поучения, потому что всю жизнь людей именно поучали, и в душу их въелось отвращение к тем, кто пытается насильно наставить их на путь истинный, да при этом глядит на них свысока, как умный на тупого. Если ты позволяешь человеку поучать тебя, значит, ты ставишь его выше себя. Понятное дело, никто не хочет ставить выше себя всяких дураков. Но учить это не поучать. Учитель должен окольными тропами обойти отвращение Ученика к знаниям. Я ненавижу бороду, — заявил Учитель. — Но я специально отрастил её. В людях есть такой предрассудок: мудрецом обязательно должен быть старец с длинной седой бородой. Вот я надел костюм мудреца, и теперь у меня есть возможность говорить с моими Учениками менторским тоном, втолковывать им без конца очевидные истины, — одним словом, учить самым простым способом, без лишних хитростей. Тебе же нужно придумать более сложный подход. Не обязательно набирать себе пятнадцать Учеников: для начала хватит одного. Можешь стать кому-нибудь товарищем или даже другом, и учить его медленно, ненавязчиво, невзначай произнося правильные вещи. Чем больше людей знает и помнит их, тем лучше.

      — Я знаю слишком мало правильных вещей, чтобы стать нормальным Учителем. А плохой учитель вы сами сказали кто.

      — Конечно, нужно учиться много, много лет. Но у тебя есть преимущества. Во-первых, ты из прошлого, ты своими глазами видел Эпоху Вырождения, в которую людей от гибели отделял всего шаг. Ты её живой свидетель, ты можешь описать, что происходило тогда и почему. Во-вторых, в тебе есть пресловутый максимализм, жажда борьбы. Ну, и в-третьих, у тебя есть философская система. Пусть ты и полуобразован, но, не будь в тебе философской системы, нам бы пришлось разговаривать гораздо дольше. А главное, я видел тебя в действии. Ты доказал Антону, что компьютеры нельзя выкидывать. Это было не самое изящное доказательство, и многое до него не дошло, но не будь в твоих рассуждениях известной доли истины, он с тобой и не согласился бы никогда. Он упрямый парень, я его знаю.

***

      На землю пришла ночь... Нет, не пришла — вернулась. Спросите любого священнослужителя, и он ответит Вам, что сначала был мрак, а потом божество сотворило в нём светила. Спросите любого космонавта, и он расскажет, что по ту сторону Хрустального Купола тьмы стократ больше, чем света, а наше солнце — не более чем тусклая свечка в казематах готического замка. После заката ночь возвращается туда, откуда изгнало её Созидание — энергия абсолютного прогресса.

      В темноте мы развели на берегу Сетуни костёр и стали жарить на нём хлеб и сосиски.

      — Меня, — сказал я, — застало врасплох ваше предположение, будто я хочу и могу стать Учителем.  Недостатки людей — да, они раздражали меня, и я и поныне думаю, что их могло бы быть поменьше. Убить какого-нибудь ублюдка — да, я бы, наверное, мог. Но сделать так, чтобы не появлялось новых ублюдков... Я никогда не думал об этом — настолько невозможной казалась мне эта мысль.

      — Тем не менее, это требуется от тебя, чтобы быть по-настоящему хорошим человеком. Мы сошлись на том, что абсолютное добро это прогресс. Чем больше людей трудится над решением его загадок, тем быстрее и вернее эти загадки будут решены. Однако не все люди умеют решать загадки прогресса. Значит, чтобы стремиться к абсолютному добру, необходимо уметь передавать знания о прогрессе тем, кому их не хватает для полезных дел. А тот, кто умеет передавать другим знания, тот и есть Учитель. Если совсем упростить эту логическую цепь, то нужно сказать так: хороший человек хочет, чтобы все люди были хорошими. А коль скоро он этого хочет, то он и стремится к поставленной цели.

      — А хватит ли прогресса на всех?

      — Как может не хватить прогресса? Прогресс это не деньги. Тут нельзя поставить вопрос так: дать каждому по монетке или отдать всё богатство в руки немногих...

      — Я хотел сказать, что кто-то, встав на путь прогресса и добившись большей свободы, чем остальные, может не пожелать становиться Учителем, а начать притеснять свободу других людей. Да и простые люди, увеличивая количество своих возможностей, рано или поздно могут начать друг другу мешать.

      — Если два свободных человека мешают друг другу, значит они несвободны. Ты, кажется, не  осмыслил ещё то, что я тебе только что объяснил. Свобода одного человека никогда не может мешать свободе другого, потому что один свободный человек, развиваясь, открывает новые возможности для всех