Мы с Катей прошли к столу на шесть персон. На одном из мест сидела рыжая девушка с причёской-пальмой; другой стул занимал плотного телосложения парень с длинными волосами и бородкой, заплетённой в косичку. При нашем появлении парень поднялся, удостоил меня рукопожатием и назвался:
— Даниэль.
Рыжая девушка протянула руку для поцелуя. На тыльной стороне её ладони было вытатуировано сердце с надписью «for sale»[5]. Наклонившись к руке, я прочитал на груди девушки: «Дэани Лиона Мария Амадеа. Стажёр».
— Это Алекс, — представила меня тем временем Катя. — Он родился в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году.
— Это его подселила к тебе Анжела? — несколько бесцеремонно осведомилась рыжая Лиона. У неё был низкий голос, и она была очень мила.
В колдовском мире, о котором мечтали гейдельбергские романтики, которого не хватало людям, пленённым офисами и заводами, и который находился теперь в шаговой доступности за стенами Города, Лиона могла бы стать феей, королевой соцветий, нимфой северных морей, — кем угодно. Она вписалась бы в любую сказку и любой фантастический роман, но здесь и сейчас её внешние достоинства были совершенно бесполезны. Die vergebliche Schönheit. Редкая биологическая красота, которая могла бы дать великое счастье, приносила и будет приносить Лионе лишь несчастья, — ибо даже от слепого б не утаилось, что она шлюха. От неё буквально веяло сексуальной энергией, которую невозможно растратить; каждый её вдох и выдох говорил о неутолимой жажде. У Лионы была большая и красивая грудь, но теперь, когда я насмотрелся на всякие разные чудеса, меня уже ничем не проймёшь.
— Сплетни, — отозвалась Катя на вопрос Лионы. И добавила:
— Но сегодня сплетням можно верить.
— Да, — подтвердила Лиона. — Лёша уже поверил. Он очень зол. Он давно хотел жить вместе с тобой.
— Раскатал губищще, тоже мне… — Катя задрала нос. — Пусть сначала научится уважать в человеке личность.
Лиона презрительно посмотрела на мои руки, торчащие из закатанных рукавов, и сказала:
— В предстоящем поединке я ставлю пятьдесят единиц на Лёшу.
— А я — на Алекса. Он сумеет за себя постоять. Знаете, какие в его времена нравы были?
Пока решали вопрос о пари, официантка поставила на наш столик два подноса: со снедью и с напитками. Я, не дожидаясь приглашения, налил из графина белой жидкости, пахнущей мятой, и, откинувшись на спинку стула, слушал, как дамы и господа делают ставки.
— Видите, какой он дикий, — говорила Катя. — Спит на диване в одежде, ходит по полу босиком, вино наливает без приглашения.
— Настоящий неандерталец, — кивала Лиона.
Я притянул Катю за плечо и прошептал ей на ухо:
— Так значит, Лёша это твой парень?
— Ну да.
— И он придёт сюда?
— Минут через десять.
— А он сильный? — спросил тогда я. — Может быть, я домой пойду?
— Сиди смирно, не дёргайся. Я тебя защитю.
Пришла Лена, виновница торжества, и Лёша, парень плотного телосложения и с совершенно лысым черепом. Его порывистые движения, неоправданно надменное выражение лица и излишне крепкое рукопожатие навели меня на безрадостные мысли.
Утешало одно: Лена встала со стаканом выпивки во главе стола и попыталась произнести длинный тост, но Лиона прервала её словами: «Можно жрать!», Даниэль поддакнул: «Надерёмся quantum satis[6]!», и веселье началось. Исчезла та напряжённость, которая всегда бывает между не самыми близкими людьми, собравшимися за одним столом, но не имеющими возможности пить и есть. Я опрокинул в себя стакан белой жидкости, похожей на вкус на мятно-шоколадный коктейль, и мысли обрели должный порядок. Пропали последние отголоски утреннего похмелья, Лёша утратил в моих глазах внушительность, и я решил, что сегодня-то отдохну хорошо. Будь что будет, и авось пронесёт.
Постепенно алкоголь помог мне вникнуть и в законы того микрокосма, в который я волею всемогущего Ананке попал.
Лёша был не слишком любимым кавалером Кати, спортсменом и будущим специалистом в сфере защиты информационных систем. Он носил чешскую фамилию К
— «К
Боюсь, никто из присутствующих моих добрых намерений не оценил.
— Лёша, — говорили ему одни, — ты толстый.
— Зато он ловкий, — отвечали за него другие.
— Толстый и ловкий клоун, — делали вывод третьи. А Лёша терпел.
Даниэль представлял собой опереточного интеллигента. Он разговаривал об эзотерической литературе, психологическом и философском кино и, как и я, любил вставлять в речь красивые иностранные слова и латинские фразы. Своим поведением он вызывал определённую симпатию Лионы, биолога и шлюхи с претензией на утончённость, как я её поначалу охарактеризовал.
— Что за убогий эрзац? — риторически вопрошал Даниэль, слушая рассказ Лионы о каком-то официальном мероприятии в академии. — Прямо в стиле режиссёра Дика Тельмана.
Лена большую часть времени молчала, подавая голос, лишь когда слышала название знакомого кинофильма. В этом царстве Мома, бога злословия, ей единственной из всех не перемалывали косточки: затяжное раздумье Лены было страшнее острот и каламбуров. Остальным же доставалось не на шутку — и даже Лиону подкалывали, хотя и аккуратно: она вызывала восторг как у мужской половины собрания, так и у женской. В обществе всегда были популярны своенравные, уверенные в себе, темпераментные женщины, не лезущие в карман за словом и имеющие на все проблемы бытия пусть не самую оригинальную и продуманную, но непоколебимую точку зрения. Когда таких особ начинали показывать по телевизору в качестве
Лиону по телевизору не показывали, но самыми влюблёнными глазами на неё смотрел не я, не Даниэль и не Лёша, а Екатерина Иосифовна Сайдлер.
Лиона была единственным человеком, не сказавшим мне ни слова.
— Почему ты со мной не разговариваешь? — спросил я её через час после начала банкета. — Стесняешься?
— Пф! — ответила Лиона.
— А вот я тебя стесняюсь.
— Я заметила. Ты пьёшь, как водосточная труба. Или как сильно закомплексованный человек, если точнее.
— Да, плохо, — согласился я, глядя Лионе в левый глаз и допивая пятый стаканчик. — Чёртовы комплексы ввергают меня в ничтожество. А у тебя не будет сигаретки?
Лиона дала мне тонкую дамскую сигарету, пахнущую вишней.
— Ты же не куришь! — вскинулась Катя, обладавшая феноменальной памятью касаемо моего досье.
— Я курю, когда напьюсь, — сказал я. — Когда я напиваюсь, то всегда начинаю вести нездоровый образ жизни.
— Так ты уже напился? За сорок минут?
— Я могу выпить ещё хоть бочку!
Вмешалась Лена и спросила, не станет ли мне «э-э плохо». Я сказал, что хуже мне уже не станет,
