Странники

брата в заблуждение? Юноша проявляет интерес к нашей философии, а ты своими неточными формулировками рискуешь отпугнуть его. С точки зрения религии, — Элистер повернулся ко мне, — с точки зрения религии, у нас тут нет никакой веры. Мы ни в кого не верим, никому не поклоняемся — мы только планируем. Ответь мне, брат, много ли времени отпущено нам для пребывания в этом мире?

      — Немного, — сказал я. — Очень мало.

      — А мы считаем, что очень много, — заявил Элистер. — Людям его мало потому лишь, что они не умеют планировать жизнь. Мы же, прежде чем начать любое дело, долго всё анализируем.

      — Что ж... Возможно, вы и правы. Но я всегда считал, что можно планировать хоть целую вечность — а потом жизнь подкинет что-нибудь неожиданное, и всем планам придёт конец.

      — Планы рушатся от узости восприятия, — уверенно сказал Элистер. — И от того, что мы не помним ошибки предков. Тем же, кто не утратил связь с прошлым и стал благодаря этому по-настоящему дальновидным, бог Энгор дарит немало приятных мгновений.

      — Золотые слова, — пробормотал я, не зная, что на это ответить. Жрец говорил чересчур общими фразами, отчего создавалась иллюзия, будто его речи бьют в цель. Но он ровным счётом ничего не объяснял — или мне так казалось. Я всегда испытывал недоверие к людям, которые злоупотребляли словами, не отбрасывающими тени.

      — Мы жертвуем сегодня ради завтра, — продолжал Элистер. — Получив удовольствие сегодня, мы в итоге обретём только удовольствие. А получив удовольствие завтра, мы обретём и удовольствие, и сладостное его предвкушение. Конечно, завтра может и не настать. Но чтобы оно настало, надо хорошо распланировать сегодня. Наша конечная цель, — заявил Элистер, — создать один большой план для всего человечества. Чтобы ни один миг наших жизней не доставался ои-кельрим, и чтобы каждое мгновение сверкало особенными красками, тянулось сколь угодно долго  и кончалось лишь для того, чтобы настало мгновение ещё более прекрасное.

      И Элистер, и Райя, и спутник Райи, — все они со странным блеском в глазах и смиренными нотками в голосе походили на сектантов, которых я в своё время частенько встречал в подземных переходах. Эти люди пытались всучить мне книги со своими учениями и, если у них это получалось, тем же смиренным тоном просили пожертвовать на культ «сколько не жалко». Они говорили мне: «Брат!», и я не сомневался, что, отдай им кто-нибудь приказание убить меня, они исполнили бы его с той же святой кротостью и фанатичным усердием. И точно так же они сказали бы, прежде чем вонзить в меня ритуальный кинжал: «Брат! Ты нужен нашему богу на небе!». Или что-нибудь вроде того.

      — Мне пора, — оборвал сам себя Элистер. — Побегу проверять, на сколько минут обсчитал меня вчера Калькулирующий Принц.

      Поглядев вслед уходящему жрецу, я протянул:

      — Н-да-а...

      — Ты не понимаешь, — сказал Антон, улыбаясь. — Он говорит примерно о том же, о чём и Кузьма Николаевич, только изъясняется иначе. Метафорами.

      — И зря. Многие хорошие учения постепенно стали совсем непонятными из-за того, что в них о чём-то говорилось метафорами. Смысл метафор со временем размывается. Достаточно открыть ту же Библию...

      — Вот-вот, — подтвердил Антон, — смысл размывается. Его размывают волны Очень Тихого Океана. Но ты прав. Лучше называть вещи своими именами. Пусть не так красиво звучит, зато есть надежда, что нас не перестанут понимать. Оттого-то я и ушёл из Храма к нашему Учителю.

***

      Настало время, когда можно было начинать ждать.

      Я вышел за ворота и, решая, куда бы направиться, заметил, что к Храму от далёкого леса вела через поле полузаросшая колея от колёс. Кто-то изредка приезжал сюда на телеге или на машине, но последнее посещение случилось очень давно. Я не думал об этом. Я думал о том, что передо мной Дорога, одна из трёх самых прекрасных вещей на Земле, и что она неудержимо тянет меня. Я мечтаю только о том, чтобы идти вечно.

       Осень устроила дождепад — загадочное явление, сдержанное в проявлении чувств, но величественное и волнующее. Ветер, обычно быстрый, носящий туда-сюда листья, мусор и капли, обрёл в этот день неторопливость и собственное достоинство. Медленно бежали по траве нагоняемые им волны, плавно раскачивались верхушки леса вдалеке, усыпляюще шелестело катившееся слева перекати-поле, а вихрящиеся и ждущие своего часа узоры туч вырисовывались в конвекционных потоках атмосферы размеренно и постепенно, как настоящие шедевры. Каждый штрих Постъядерной Безмятежности походил сегодня на спокойные, но полные разгорающейся страсти мысли.

       Дойдя до опушки, я раздумал углубляться в чащу и стал бродить между первыми деревьями леса — так, чтобы, находясь под защитой их крон, одновременно иметь возможность обозревать всю ширь поля и тёмный силуэт Храма, от которого я между делом удалился на порядочное расстояние.

      Полуголые ветки над головой стучали друг о друга; несколько пышных ёлок, собравшихся в отдельный кружок, при порывах ветра шелестели, и похоже, и не похоже на морской прибой. Я подобрал с земли еловую шишку и подумал: «Форма жизни. Как странно». Шишка — форма жизни и я её форма, но какие мы разные. Сотни миллионов лет назад из примитивных организмов в океане докембрия образовалось две биологических ветви: растения и животные. И, как бы давно это ни произошло, ещё раньше возникло половое размножение, и первые живые существа разделились на мужской род и на женский. И вот выходит, что с точки зрения эволюции пропасть между Вельдой и мной гораздо глубже, чем между Вельдой и шишкой, которую я держал в руках. А ведь она, к тому же, эльф. Нелёгкую задачу предстояло мне решить, однако изречение одного древнего полководца ободряло меня. «Пропасть, может быть, и глубока, — говорил он, — но нам-то нужно не на дно, а на другой край».

      И снова и снова повторял я про себя вопрос, на которой Вельде придётся ответить положительно, — повторял и надеялся, что страдания не повредили её разум. «Только бы она вникла в смысл слов, — думал я. — Только бы она придала моему вопросу то значение, которое имеет он в двадцать втором веке».

      Если Вельда не поймёт моего вопроса, значит всё было зря. Зря рушили механическую цивилизацию, зря шла война между Городом и кланами. И я зря страдал от непонимания, от невозможности преодолеть культурный барьер, отделявший меня от людей будущего. Если Вельда не поймёт, значит изменения, постигшие мир за прошедшие сто лет, ужасны, гибельны, и никаких светлых сторон, вроде новой ступени развития разума, у них нет.

      Я и без того боялся изменений. Я убежал от них сюда, на замусоренную опушку, похожую на те, к которым привыкли люди двадцать первого века, и, прячась за деревьями, как доисторический лесной монстр, опасливо поглядывал на поле будущего. Раньше, говорят, тут располагался военный аэродром, а Храм Энгора так и вовсе был воткнут прямо посреди взлётно-посадочной полосы, но доказательств тому не уцелело. Аэродром весь, до последнего кирпича, остался в прошлом, в старых-добрых временах, и никто больше не мог представить, как он выглядел — и даже я не мог. Вот если б можно было отмотать плёнку назад и посмотреть, как в последний раз вылетели отсюда на боевое задание истребители — вот тогда бы я, наверное, сумел покрепче ухватиться за воспоминания о двадцать первом веке и не позволил бы им втихаря испариться. Но наверное, это хорошо, что плёнку назад не отмотаешь. Призраков я боюсь сильнее, чем изменений.

      Бредя вдоль границы леса, и размышляя от том о сём, я едва не наступил на новый неожиданный кусок будущего. Это была ощетинившаяся яркими синевато-зеленоватыми иглами кочка, величиною с футбольный мяч. Больше всего она походила на скальп панка, и могла оказаться чем угодно: и живым существом, и противопехотной миной. Это был знак: пора поворачивать назад. Всё равно не удастся выследить в лесу Вельду, пусть бы она и находится сейчас в двух шагах от меня.

      — Вельдочка-Вельдочка, зачем тебе такие золотые волосы?

      — Чтобы прятаться в осеннем лесу.

      На обратном пути к Храму меня подгонял начинающийся ураган; я укрылся от него за давешним аркбутаном. Отчего-то не хотелось так сразу убегать в спокойную тишину и тепло нашей комнаты; я решил