на свои деньги сигареты и шоколад.
Шесть тысяч железнодорожников тоже пришли в центр города. Трамваи, автобусы и метро не работали. Без пятнадцати двенадцать почти пятьдесят тысяч немцев собрались на площади Люстгартен, переименованной в площадь Маркса и Энгельса.
В Магдебурге колонна подошла к площади Гассельбахплац в центре города. Восставшие вошли в семиэтажное здание Союза свободной немецкой молодежи, выбросили из окна портреты Сталина, Отто Гротеволя и Вальтера Ульбрихта. На вокзале сорвали объявление с надписью «Межзональная проверка документов» и заявили, что будут приветствовать пассажирский поезд из Кельна как символ единства Западной и Восточной Германий. Несколько полицейских пытались вмешаться, но их разоружили, винтовки разбили, а самих полицейских заперли.
Пассажиры из Кельна, увидев, что происходит, стали раздавать магдебуржцам шоколад, сигареты, печенье и фрукты. Потом прибыл поезд с прицепленным к нему вагоном для заключенных. Тюремщиков разоружили. Просмотрели документы арестованных и, решив, что в вагоне политические заключенные, всех выпустили, раздав им их тюремные дела.
Толпа двинулась к полицейскому управлению на Гальберштедтерштрассе в центре Магдебурга. Было около часу дня. Там собралось уже много людей, которые пытались взломать ворота. С крыши здания толпу обстреляли. Когда вокруг здания собралось уже почти двадцать тысяч человек, появилось десять советских танков и столько же бронетранспортеров…
Принято считать, что к организации восстания в Восточной Германии приложил руку Запад. Но события в Берлине были большой неожиданностью и для американцев. Руководство радиостанции РИАС приняло такое решение:
— Давать объективную информацию о случившемся, но прямого эфира рабочей делегации не предоставлять и к всеобщей стачке не призывать.
Советские представители докладывали в Москву вечером 17 июня: «Американская радиостанция РИАС призвала мятежников подчиняться приказам советских властей и не втягиваться в конфликты с Советской армией».
Западные страны подчеркнуто держались в стороне. Западные берлинцы, возможно, видели в восстании шанс на объединение, но союзники запретили им вмешиваться в происходящее в Восточном Берлине и даже проводить манифестации солидарности рядом с межсекторальной границей.
Директор ЦРУ Аллен Даллес 18 июня 1953 года доложил президенту Эйзенхауэру:
— Мы не имеем к этому никакого отношения.
Разговоры американских политиков о том, что нужно «освободить порабощенные народы из-под советского владычества», были всего лишь риторикой. Соединенные Штаты понимали: дать оружие берлинцам — спровоцировать бойню.
Помогали только продовольствием. Соединенные Штаты организовали раздачу продуктовых наборов для жителей Восточного Берлина (подробнее см. журнал «Вопросы истории», № 11–12/1999). Хватило чуть ли не всем жителям города. Жители других городов ГДР рвались в город «за наборами от Эйзенхауэра», их не пускали, даже перестали продавать железнодорожные билеты в Берлин.
Запаниковавшие руководители ГДР попросили советских товарищей вывезти их семьи в Москву. Советский военный комендант остановил движение городского транспорта и объявил в столице ГДР чрезвычайное положение. Военное положение, введенное советским командованием по всей Восточной Германии, сохранялось двадцать четыре дня и было отменено в воскресенье 12 июля в двенадцать часов ночи.
17 июня должно было состояться заседание политбюро ЦК СЕПГ, но вместо этого верховный комиссар Семенов вызвал всех к себе в берлинский пригород Карлсхорст, в штаб советской военной администрации. Членам политбюро пришлось на большой скорости проехать по улицам, заполненным возбужденными толпами. Они видели, как из толпы им грозили кулаками.
Владимир Семенов был подчеркнуто любезен, но в его словах слышалась ирония.
— Москва распорядилась ввести чрезвычайное положение. Так что этот гвалт быстро кончится.
На улицах Берлина появились советские танки. Немцы кричали солдатам: «Русские свиньи!» Бросали камни в танки, заталкивали бревна в гусеницы, засовывали кирпичи в дула орудий, срывали радиоантенны. Но когда заговорили танковые пулеметы, разбежались. На опустевших улицах остались только солдаты. Семенов и другие советские представители по ВЧ держали Москву в курсе дела: докладывали, сколько арестовано, убито, ранено. Семенов сообщил, что к одиннадцати вечера улицы Берлина очищены от демонстрантов.
Ночь была трудной для членов политбюро ЦК СЕПГ. Семенов, как лев в клетке, метался по комнате: в его хозяйстве случился непорядок, и ему предстояло нести ответственность. Члены политбюро составляли отчет для Москвы. На следующее утро за завтраком Ульбрихт объявил, что ему надоело сидеть в Карлсхорсте и выслушивать нотации советских представителей:
— Я еду в город, в ЦК, даже если они хотят держать меня здесь. Наше место там. Неправильно, что мы здесь торчим.
Советские военные, которым была поручена операция по наведению порядка, задавали возмущенные вопросы министру безопасности ГДР Вильгельму Цайссеру:
— Как это вообще могло произойти? Такие вещи не происходят в один день, значит, у них была какая-то организация, а вы о ней ничего не знали.
Члены политбюро ЦК СЕПГ тоже хотели знать, как это все случилось. Они хотя бы частично винили и себя. Один только Вальтер Ульбрихт с самого начала заявил, что восстание — дело рук «фашистских провокаторов».
Семенов с упреком сказал членам политбюро:
— Радиостанция РИАС передает, что в ГДР правительства больше нет. Похоже, это так и есть.
На заседании политбюро главный редактор партийной газеты «Нойес Дойчланд» Рудольф Херрнштадт призвал товарищей сделать какое-то заявление. Он составил проект решения пленума ЦК, в котором говорилось: «Если рабочие массы не понимают партию, то виновата партия, а не рабочие массы. Исполненный решимости железной рукой защитить интересы рабочего класса против фашистской провокации, Центральный комитет вместе с тем отдает себе отчет в том, что партии надлежит незамедлительно пересмотреть свой подход к рабочим массам».
Рудольф Херрнштадт обратился к Ульбрихту:
— Не лучше ли тебе, Вальтер, передать кому-нибудь другому непосредственное руководство партийным аппаратом? Мне кажется, это помогло бы преодолеть определенные слабости нашего аппарата, избавить его от ориентации на одну личность, от вассальной преданности, угодничества, подавления критики и склонности приукрашивать положение дел в партии и в стране.
Херрнштадт предложил расширить секретариат ЦК, которым полностью командовал Ульбрихт. Херрнштадт полагал, что нужно включить в секретариат тех, кто, как он выразился, «могли бы, если понадобится, унять тебя, Вальтер».
Ульбрихт затаился, готовясь расправиться с бунтовщиками.
Через три недели после берлинского восстания члены политбюро на ночном заседании потребовали от генерального секретаря отчета. Заседание было столь драматическим, что у обер-бургомистра Восточного Берлина Фридриха Эберта, сына предвоенного президента Германии, выступили слезы на глазах. Присутствовало тринадцать человек. Из них только двое не потребовали от Ульбрихта уйти в отставку — секретарь ЦК по кадровым вопросам Герман Матерн и кандидат в члены политбюро Эрих Хонеккер.
Элли Шмидт, возглавлявшая женское движение ГДР, говорила об «угрызениях совести». Она ругала себя за то, что «приукрашивала события, приукрашивать которые было преступлением»:
— Вся атмосфера нашей партии, нечестность, отрыв от народных масс и их забот, угрозы в отношении недовольных и хвастовство — все это завело нас слишком далеко. За это на тебе, дорогой Вальтер, лежит самая большая вина, а ты не хочешь признать, что без нашего вранья не было бы и событий 17 июня!
Секретарь ЦК по идеологии Антон Аккерман, имевший репутацию честного и откровенного человека, кричал Ульбрихту:
