Вышинский головой отвечал за успех процесса, пишет Аркадий Ваксберг. Это было рискованное дело. Но Вышинский добился невозможного: заставил весь мир, за малым исключением, поверить в то, что подсудимые действительно виновны. Юристы и журналисты, приезжавшие в Москву, поверили, что процессы были вполне законны и Советское государство вправе карать своих врагов. Обвиняемые охотно признавали вину, отнимая хлеб у прокурора. Вышинский оказался прав, когда добивался прежде всего признания обвиняемых. Он писал и переписывал обвинительное заключение и в соответствии с ним требовал от следователей выбивать из арестованных нужные показания. Он сам вел допросы и прекрасно знал, что никакой вины за подсудимыми нет. Но это его совершенно не волновало. Лишь один человек посмел нарушить установленный сценарий.
Бывший замнаркома иностранных дел и бывший секретарь ЦК Николай Николаевич Крестинский во время первого допроса — единственный! — отверг все нелепые обвинения:
— Я не признаю себя виновным. Я не троцкист. Я никогда не был участником Правотроцкистского блока, о существовании которого я не знал. Я не совершил также ни одного из тех преступлений, которые вменяются лично мне. В частности, я не признаю себя виновным в связях с германской разведкой.
Председательствовавший на процессе Василий Васильевич Ульрих объявил перерыв. За ночь следователи и Вышинский обработали Крестинского так, что на следующий день он все покорно признал. Врач, которая возглавляла санитарную часть Лефортовской тюрьмы, в 1956 году дала такие показания: «Крестинского с допроса доставили к нам в санчасть в бессознательном состоянии. Он был тяжело избит, вся спина его представляла собой сплошную рану, на ней не было ни одного живого места».
Николая Крестинского расстреляли. Жену — главного врача детской больницы — отправили в лагерь.
Обвинительную речь Вышинский закончил так:
— Коварного врага щадить нельзя. Весь народ поднялся на ноги при первом сообщении об этом кошмарном злодействе. Весь народ трепещет и негодует. И я, как представитель государственного обвинения, присоединяю свой возмущенный, негодующий голос государственного обвинителя к этому гулу миллионов!.. Взбесившихся собак я требую расстрелять — всех до одного!
Вышинский попросил передать ему дачу бывшего секретаря ЦК Леонида Петровича Серебрякова, арестованного по подписанному им же ордеру. Причем до ареста Андрей Януарьевич часто гостил у Серебрякова и очень хвалил дачу. Имущество осужденных подлежит конфискации в пользу государства, но государство решило, что ради Вышинского можно сделать исключение. Хозяйственное управление прокуратуры провело ремонт, и Вышинский поселился на даче человека, которого отправил на тот свет.
1939 год стал счастливым для Вышинского. В январе его избрали действительным членом Академии наук по специальности «теория права». Он возглавил Институт права и журнал «Советское государство и право». В марте на XVIII съезде партии Андрея Януарьевича впервые избрали членом ЦК. Верховный Совет 1 июня освободил его от прокурорских обязанностей и утвердил заместителем главы правительства по делам культуры и просвещения.
В правительстве обязанности у Вышинского были несложные — большей частью представительские и цензорские. Например, в августе 1940 года (после скандала вокруг фильма «Закон жизни») решением политбюро образовали комиссию «по предварительному просмотру и выпуску на экраны новых кинофильмов» в составе Андрея Андреевича Андреева (член политбюро и председатель Комиссии партийного контроля), Георгия Максимилиановича Маленкова (секретарь ЦК по кадрам) и Вышинского.
У него появилось свободное время, и он занялся большой наукой — написал главный труд своей жизни «Теория судебных доказательств в советском праве». За эту книгу в 1947 году ему вручат Сталинскую премию I степени. Он доказывал, что важнее всего добиться признания обвиняемого. Это, как он писал, «царица доказательств». Вышинский выручил своих подчиненных — они не могли добыть доказательства несуществующих преступлений, но выбивать признания научились. Труды Вышинского подвели под работу чекистов юридическую базу.
В 1940 году Вышинский получил еще одно назначение — заместителем наркома иностранных дел и стал таким образом двойным замом Молотова, и в НКИД, и в Совнаркоме.
Обычно считается, что, поскольку открытые процессы закончились, на посту прокурора Вышинский больше не был нужен, вот его и определили в дипломаты. Дело не только в этом. Сталин выходил на мировую арену и собирал в Наркоминделе умелых людей. Он оценил таланты Вышинского: дурить предстояло целый мир.
Сталинской дипломатии нужен был и юрист. Не законник, который заботится о строгом соблюдении закона, а юрист-крючкотвор, пройдоха, который любому сомнительному дельцу способен придать законную форму. Вышинский с его хорошо организованным и дисциплинированным умом оказался очень полезен — умел то, чего не могли Молотов и другие: с ходу диктовал любой документ — ноту, проект соглашения, речь, приказ. А ведь дипломатические документы требуют исключительной отточенности формулировок.
Молотов и Вышинский, кстати говоря, ненавидели друг друга. Сталина это устраивало. Молотов, второй человек в стране, не смел возразить Сталину и смирился с замом, которого не переваривал. Вячеслав Михайлович при всяком удобном случае отчитывал Андрея Януарьевича, повторяя:
— Вам бы только речи произносить!
Но Вышинский давал ему отпор. Споры наркома с заместителем, по свидетельству очевидцев, были неприятным зрелищем.
«Как генеральный прокурор, — вспоминал заместитель министра иностранных дел Владимир Семенов, — Вышинский присутствовал при всех расстрелах в Москве и удостоверял смерть осужденного. Вспоминал, как в подвале Лубянки собралась изрядная группа оппозиции и ввели молодого партработника, который озорно и с недоумением воскликнул: «Мать твою! Куда я попал?» Потом повели всех, и он получил через глазок в стене положенную ему пулю…»
У Вышинского, рассказывал Семенов, остались прокурорские привычки, и, распекая нас за ошибки в документах или просто по скверному настроению, он кричал: «Я посажу вам бубнового туза на спину!» Не зная, что это такое, Семенов поначалу недоумевал, а получив от товарищей краткое пояснение, только хлопал от удивления глазами. На уголовной фене слова Вышинского означали обещание отправить в места не столь отдаленные…
Помимо Вышинского заместителями наркома в НКИД прислали еще одного бакинца Владимира Георгиевича Деканозова и старого революционера Соломона Абрамовича Лозовского, бывшего секретаря Профсоюзного интернационала. Несколько лет они оставались в наркомате ключевыми фигурами.
Уже после войны, 21 июня 1946 года, Государственный секретарь Бирнс пригласил Молотова на обед в парижскую гостиницу «Мерис». В записи беседы говорится:
«Предложив тост за тов. Сталина, Бирнс спросил, как чувствует себя тов. Сталин.
Тов. Молотов ответил, что тов. Сталин чувствует себя хорошо. Вообще, тов. Сталин обладает очень крепким здоровьем. Конечно, он чувствовал некоторое утомление после войны, особенно от напряженной работы в первый период войны. Но отдых осенью прошлого года помог тов. Сталину полностью восстановить свои силы, и сейчас тов. Сталин чувствует себя очень хорошо…
Бирнс хотел спросить Молотова, как решает Генералиссимус Сталин внешнеполитические вопросы. Решает ли он их единолично?
Молотов ответил, что для решения крупных внешнеполитических вопросов в СССР существует целая коллегия. Генералиссимус Сталин очень любит советоваться с людьми. Он, Молотов, не может знать всех дел в деталях. Поэтому Генералиссимус Сталин советуется не только с ним, Молотовым, но и со специалистами по различным вопросам».
Бирнс попросил Молотова назвать тех лиц, с которыми Сталин советуется. Молотов назвал Вышинского, Деканозова, Лозовского, Литвинова и Майского.
«У Лозовского, — вспоминал американский посол Смит, — репутация в дипломатическом корпусе человека, с которым трудно иметь дело, но я нашел его вполне приятным и более готовым к сотрудничеству, чем его коллеги. Он единственный сотрудник Наркоминдела — помимо Молотова, — который быстро решал вопросы или давал позитивный ответ, не откладывая это на потом».
11 июня 1946 года Лозовский, приняв американского посла, пометил в записи беседы: «Смит мне
