Егоркин разъезд

было больше, да и к тому же они не стеснялись применять в драках всякие предметы, наносящие увечье: ножи, гирьки, железные трости.

Атаманил у плющанцев высокий хилый парень, сын лавочника, Митька Бахарев. По праздникам он щеголял в лаковых сапожках и с железной тростью. На гулянках Митьку всегда сопровождали его друг — гармонист Ванька Спирин и братья Ягненковы — Васька и Петька. Это четверка досаждала забегайловцам как только могла. Приноровились они донимать забегайловцев и при помощи сочиненной кем-то из них песенки. Подойдут к ложку и хором несколько раз кряду поют под гармошку:

Забегайловцы все рваны,
Как паршивые бараны,
Ходят, пятками сверкают,
Кошек в сани запрягают.

Драться забегайловцы еще как-то могли, а вот бороться против песенного наступления были бессильны: у них не было ни гармошки, ни человека, который смог бы выдумать ответную песню.

Так продолжалось довольно-таки долго, пока с забегайловскими парнями не подружился Алексей. Услышав как-то оскорбительную песенку, он спросил:

— Чего это они?

— Насмехаются, — объяснили ему. — Сегодня уже девятый раз поют.

— Ну, а вы чего молчите?

— А мы что? У нас нет ни гармошки, ни песни ответной: крыть-то нечем.

— А балалайка есть?

— Балалайка есть.

В следующее воскресенье, когда Митькина компания исполнила свою любимую песню, с забегайловской стороны вдруг раздалось:

— Теперь слушайте нас!

Забренчала балалайка, и на плющанскую сторону понеслось звонко и отчетливо:

Ходит Митька, как гусак,
В лаковых сапожках.
Он и этак, он и так —
На куриных ножках.
Рядом Ванька-гармонист
Лает по-собачьи,
А за ними Васька с Петькой
Тащатся, как клячи.

Митьке и его друзьям враз расхотелось горланить. Только гармошка зло рявкнула в ответ.

С этого дня плющанцы начали усиленно охотиться за Алешкой.

— Искалечим! — грозился Митька.

Несколько раз Алексея спасали от расправы друзья, он благополучно удирал, но однажды несчастье настигло его.

Алексей отправился в Левшино и не подозревал, чтобы среди бела дня, почти рядом с домом — недалеко от переезда — его поджидали враги.

Они выскочили из кустов и принялась избивать.

Алексей явственно запомнил только злое лицо Митьки, железную трость и лакированные сапоги.

Домой Алексей, не пришел, а приполз. Мать с отцом затащили его в квартиру, сняли с него одежду, смыли кровь и, как умели обработали и перевязали раны. Голова и тело сына были сплошь покрыты кровавыми ранами, ссадинами и синяками. Кровь сочилась и изо рта — и это было страшнее всего.

— Нутро отшибли, нутро, — заливалась слезами мать.

— Кто эти изверги, кто? — спрашивал отец, — С кем дрался-то?

— Ни с кем, — простонал Алексей. — Даже пальцем никого не тронул.

— Так кто же, кто же это так тебя? Сейчас же пойду в волость, к уряднику, свидетелей призовем. Пусть их, извергов, посадят в тюрьму.

— Не надо никого, расквитаюсь сам.

Он так и не сказал, кто его избил.

…Алексей перестал ходить в Левшино. На разъезде без сверстников ему было скучно, и мать не раз примечала, как он подолгу глядел в сторону деревни и о чем-то крепко думал.

— Ты чего, сынок? — спрашивала она.

— Да так, мам, ничего.

Как-то Алексей попросил у матери немножко денег:

— Съезжу в Протасовку, куплю себе ситцу на рубаху.

Переговорив с отцом, мать дала деньги, и на следующий день сын уехал. Ни вечером, ни ночью он не вернулся…

Назарыч очень хорошо помнит это горестное утро. В квартиру к нему ворвалось много озлобленных людей: урядник из волости, понятые и лавочник Бахарев. Они шарились во всех углах, хватали Назарыча за грудки, размахивали кулаками перед лицом жены, требуя сказать, где находится «убивец Алешка».

Оказывается, прошедшей ночью кто-то убил Митьку. Его труп обнаружил на рассвете пастух. Митька лежал в луже крови около крыльца своего дома, а рядом с ним стояла воткнутая в землю его железная трость. Митькины товарищи в один голос заявили, что убил их друга стрелочников Алешка.

Отец и мать не могли поверить, что такое тяжкое преступление совершил их сын, но прошло несколько дней, Алексей не появлялся.

Через три года родители получили небольшое письмо. Алексей сообщал, что живет от них за пять тысяч верст в большом городе, работает на заводе слесарем и помаленьку учится грамоте. «Не печальтесь, — писал он собственноручно, — и простите меня за то «разлучное» дело, которое я совершил. Был глуп. С такими людьми нужно бороться по-иному». Алексей обещал: «Как только будет можно, я приеду к вам или позову вас к себе, сейчас же делать так опасно. Писать часто нельзя, а не часто слать письма буду».

Родители и погоревали над письмом, и порадовались: Алексей был жив и зарабатывал хлеб честным трудом и, что было особенно отрадно, научился грамоте.

Облитое слезами письмецо положили на божницу и с нетерпением стали ждать редких весточек. Они не приходили — и это очень тревожило.

— Уж не дознались ли, где он, не посадили ли его в острог? — убивалась мать.

— Не может этого быть, — успокаивал жену Назарыч, — Если бы он попался, то его обязательно привезли бы в волость, и весть об этом сразу бы долетела до нас.

Второй весточки от сына мать так и не дождалась — проболев всю зиму от сильной простуды, она умерла.

Назарыч остался один. Потянулись горькие дни. «Уж прибрал бы господь бог и меня, смилостивился бы…» — думал не раз Назарыч во время своих тяжелых размышлений. Бог откликнулся и начал помаленечку «прибирать». Сначала Назарыч потерял половину зрения, а потом его замучил ревматизм. Назарыч уже не мог работать стрелочником, его пристроили станционным сторожем. Мысль о сыне не