становясь историей. Мальчик, сидевший у меня на плечах, был живым доказательством того, что она некогда именно так думала о человеке, кричавшем ей вслед. Симон теребил меня за уши и за волосы, когда хотел обратить мое внимание на что-то, и я, отвечая на его бесконечные вопросы, думал о том, что этот малыш в зимнем комбинезончике, живое доказательство любви, которое я нес на плечах, был единственным, что осталось от этой любви после того, как мечты Астрид рухнули. Он выкарабкался из этой истории родителей подобно тому, как выбрался когда-то из тела матери. Он последовал за ней из одной истории в другую, историю, которой никто из нас не предвидел и о которой даже не мечтал. Я никогда не буду отцом Симона, а навсегда останусь другим человеком из другой истории, и, шагая с ним в синеве зимнего утра среди шумного потока машин и спешащих пешеходов с облачками пара изо рта, я думал о том, что время голубоглазой открытости прошло, миновало и время невинной бездеятельности, когда ничто не предписывается тебе заранее, когда ты можешь быть кем угодно и произойти с тобой может что угодно.
Астрид, должно быть, думала примерно о том же в те первые утра, когда мы просыпались в моей постели и тянулись друг к другу с полусонной, осторожной, чуть неуверенной лаской. Она, наверное, тоже спрашивала себя, много ли ее осталось в том тупике, из которого она вышла, и осталась ли она прежней теперь, когда дарит те же ласки другому. Мы встретились с ней по чистой случайности, и мы оба наслаждались чувством отринутости от всего мира в те первые недели, когда были вместе в моей чересчур маленькой квартирке, и никто еще не мог знать, что она находится здесь и что я больше не лежу в постели один, изнывая от собственной заброшенности. Я чувствовал необыкновенную легкость, я наконец был свободен, и впервые за долгое время ко мне вернулась способность смеяться. Шли месяцы, мы стали выходить вместе и перезнакомились с друзьями друг друга. Астрид развелась со своим кинорежиссером, и весной мы нашли себе квартиру попросторнее. Наша история началась, она обрела свою интонацию и стиль, и чем чаще кто-нибудь из нас рассказывал о нашей встрече зимним вечером в такси, тем больше она начинала звучать как миф о начале нашей любви. По мере того как эта забавная история распространялась, наша случайная встреча начинала походить на некий судьбоносный час, и по мере того, как шло время, годы до нашей встречи превращались в исторические кущи с заросшими тропками, ошибочными экспериментами и незавершенными набросками. Но временами, когда я в очередной раз слышал себя рассказывающим эту историю, память моя все ярче высвечивала случайность нашей встречи. Я вспоминал невесомое, призрачное ощущение, что я вдруг отступил в сторону от своего пути и вступил в другой мир, где и сам стал другим, не тем юношей, который забрел неизвестно куда в своих незрелых, вымученных мечтаниях об Инес. В короткие, быстро проходящие мгновения между бодрствованием и сном я спрашивал себя, потому ли столь безоблачна моя любовь к Астрид, что я наконец научился любить по-настоящему, или просто потому, что я научился любить не так сильно. Это была лишь мимолетная мысль, и она сразу же улетучивалась, когда я видел перед собой Астрид. Так было, к примеру, в один из вечеров, когда мы вышли с ней в город поразвлечься, отправив Симона гостить к отцу. Она любила танцевать, и когда стояла при звуках оглушительной музыки, в слепящем свете, кружась с закрытыми глазами, погруженная в себя, то казалась мне островом посреди шума и трясины из движущихся, меняющихся силуэтов, островом, к которому я прибился, обнимая ее. У нее не было особых возможностей потанцевать, когда она была замужем за кинорежиссером. Его это нисколечко не интересовало и постепенно перестало интересовать и ее. Из-за него она чувствовала себя намного старше, чем была на самом деле, и, встретив меня, как бы вернулась в свою юность. Так она описывала это мне. Словно попала не в то время, а теперь вернулась к исходному пункту, слегка озадаченная тем, что за этот период успела стать матерью. Она и впрямь казалась совсем девчонкой, когда барахталась в постели с Симоном, дурачась и играя с ним. В эти минуты она больше напоминала его старшую сестру, вспомнившую свое детство. Было удивительно стоять и обнимать ее, кружась в танце, подобно тому, как я нередко танцевал с какой-нибудь незнакомой девушкой в те бесчисленные ночи, что проводил в городе. Было странно, что мы танцуем с Астрид так же, как я танцевал с другими, как будто мы только что встретились друг с другом, молодые и свободные, а между тем нас уже двое и мы принадлежим друг другу.
Домой я отправился в такси вместе с инспектором музеев и его женой. Я уже собрался было уходить, но он как раз заказал машину, и мне неловко было отказаться от его предложения подвезти меня. На прощанье я поцеловал хозяйку дома, а она интимно заглянула мне в глаза и, положив ладонь мне на грудь, коснулась кончиками пальцев кожи в просвете рубашки между двумя пуговками. При этом она сказала, чтобы я берег себя. Я улыбнулся, на этот раз чуть глуповато, и пообещал ей, что непременно буду беречься. Что она, собственно, вообразила себе? Легкий флирт в память о прошлом в отсутствие Астрид и ее мужа, который в это время стоял на улице, поджидая наше такси? А может, она хотела, чтобы я в приступе мгновенного, мимолетного влечения уверил ее в том, что она по-прежнему привлекательна, как в былые времена? Или ей не терпелось напомнить мне, что она, по ее разумению, обладает неким приоритетным правом на мой отросток только потому, что смогла потрогать его задолго до Астрид? И чего я, собственно, должен беречься? Может, ее красных, наманикюренных коготков? Что удалось ей узреть? Неужто мое лицо и вправду как открытая книга? Быть может, именно она единственная из всех присутствующих смотрела на меня с тайным, непостижимым знанием, видя то, что было сокрыто даже для меня самого? Мысль об этом немного раздражала и беспокоила.
Полил дождь, и мы припустили рысью к подруливавшему такси, что было весьма легкомысленно; впрочем, так поступают все люди, бегущие под дождем, воображая, что если бежать быстрее то меньше намокнешь. Инспектор музеев сел на переднее сиденье, а я сзади, рядом с его женой, довольно красивой, но полноватой женщиной с аккуратной короткой стрижкой. Он, который кутил напропалую в годы нашей юности, шатаясь по барам и вечеринкам подобно дикому дионисийскому кентавру, и залезал в трусики к каждой смазливой девице, в конце концов женился на этой мягкой, застенчивой и неприметной женщине, и не я один немало дивился его выбору. Поначалу мне казалось, что дело здесь в неком моральном перерождении, да и сам он говорил о будущих детях с сентиментальным пиететом, в котором я никогда не мог бы заподозрить его. Но детей они так и не завели, а он вскоре опять принялся за старое, бесчинствуя, точно лис в курятнике. С годами он и впрямь стал напоминать старого лиса, не утратившего вкуса к молодому мясцу. Я не переставал удивляться тому, что новое поколение юных красавиц нашего города, подобно своим более зрелым и вечно рожающим предшественницам, также не в силах было устоять перед этим лысым, тощим, отнюдь не мужественным человеком. Объяснение этому я услышал от одного нашего общего знакомого, лирика, который сам все еще выглядел так, точно ему лет двадцать пять, и ни дня больше. Я не должен забывать, сказал он, что молодые женщины всегда витают в облаках. Кожа у инспектора, быть может, и впрямь слегка пообвисла, но его глаза в очках со стальной оправой все еще излучают неотразимое обаяние мужской силы.
Он не делал секрета из своей все прогрессирующей неверности ни для кого, кроме своей кроткой, ни о чем не подозревающей жены. Вероятно, он надеялся, что его друзья пощадят ее чувства и не откроют ей неприглядной правды о его беспутстве. Я был немного шокирован его поведением и не скрывал этого от него, между тем как на Астрид его переходящая все границы неверность не производила ровно никакого впечатления. А когда я однажды спросил ее, что бы она сказала, если бы я в один прекрасный день пустился во все тяжкие подобно нашему другу, она поцеловала меня в лоб и ответила, что у меня на это нервишек не хватит. Она наблюдала за его любовными шашнями, не осуждая, но и не оправдывая его, отстраненно, словно речь шла о незначительном проступке, который не стоит того, чтобы о нем рассуждать. Видимо, в этом она была права, и я даже восхищался ею за эту способность делать различия между теми сторонами его натуры, которые были ей несимпатичны, и теми, которые она в нем ценила. У нее была слабость к циникам, к их беззастенчивому кощунственному юмору, и инспектор музеев иногда заставлял ее хохотать до слез. Во время ужина я сидел за столом несколько поодаль от его жены, и нам не удалось поговорить. Теперь же она, вероятно, захотела проявить любезность и задала мне вполне невинный вопрос о том, как поживает Астрид и какой фильм она сейчас монтирует. Я отвечал на ее вопросы, и у нас даже вышла короткая беседа, пока мы ехали по направлению к городу. Я всегда действую успокаивающе на застенчивых людей, в моем обществе они чувствуют себя более уверенно, и у них развязывается язык, что может показаться несколько тягостным, но в то же время и спасительным в некоторых случаях, вот как, например, сейчас, когда мы с ней очутились вместе в тесном салоне такси. Под конец она окончательно расчувствовалась и попросила у меня прощения за то, что ее муж так неуважительно говорил о моей дочери за аперитивом. Я не согласился с ней и заметил, что, строго говоря,
